— Но в Аристотеля невозможно было не влюбиться! — добавила она убеждённо.

— А вы с ним были близки? — наивно осведомился я.

— О-ла-ла, какая же женщина, карахо!.. — повторила Наталия слова Долорес Б. К., и бисер её уклончивого смеха смешался со снежинками, летящими, казалось, в тёмно-лиловое небо. — Скажу тебе, дружочек мой, одно: Онассис мог явиться только в Греции!

— Но миллионеры и миллиардеры рождались и в Англии, и во Франции, и в Штатах, и в Японии…

— Всё так. Но Аристотель Сократес Онассис другой, он — уникален. И мог явиться только в Элладе, поверь мне!

И с Наталией, и с шумными компаниями, и с чекистом Андреем X., и в одиночку я часто заглядывал в ту пору в мастерскую Глазунова, где звучал божественный голос Марии Каллас. Я переписал на портативный магнитофон две пластинки и слушал, слушал, слушал десятки, сотни раз, как когда-то записи Высоцкого и «Битлз», становясь фанатом, фаном, как стали потом говорить, великой гречанки. В западных журналах, коих в мастерской разбросано было множество, я прочитал, что дети Онассиса — Александр и Кристина — ненавидят Каллас. Для меня это было равносильно тому, как если бы кто-нибудь сообщил, что ненавидит… святую Марию.

Прочитав очерк о том, как Пьер Паоло Пазолини ставил фильм «Медея» с Каллас в главной роли (которая, теряя голос, уже брошенная Онассисом, почти уходящая, в картине не пела и вообще не произнесла почти ни слова), я принялся перечитывать древнегреческую литературу, которую на первом курсе с лёту сдал на «отлично», но теперь воспринимал многое не отстранённо, а чувствуя, что сам становлюсь едва ли не персонажем некоей древнегреческой трагедии.

Так или иначе, но визиты к Глазунову исподволь всё больше ассоциировались то ли с заграницей, красивой жизнью, роскошью и свободой вообще, то ли с темой Каллас — Онассис, а значит, и с его единственной бедовой дочерью… Порой возникало ощущение, возгоняемое амбициями и не в меру употребляемыми с друзьями-однокашниками горячительными напитками, что сама судьба влечёт меня к красивым гречанкам.

Как-то, будучи изрядно подшофе, я попытался ненароком выведать у Ильи Сергеевича, не с его ли подачи запутываюсь я в незримых таинственных сетях и не сулят ли они мне погибель. Но изъяснялся я, должно быть, настолько витиевато, что маэстро не понял или не захотел понять и заклял, перекрестившись на икону Пресвятой Девы Марии, полагаться не на судьбу, а на Бога. После чего улетел на этюды — в Ханой, на Соловки или в Буэнос-Айрес.

2

На Ареопаге Аристотель действительно задумчиво восседал. Он сам будет рассказывать об этом Марии Каллас во время круиза на яхте «Кристина». Он тогда ей всю свою жизнь будет рассказывать. А она, зачарованно глядя на звёзды и их отражения, волнующе покачивающиеся на густых чёрных волнах вместе с далёкими мерцающими огоньками шхун, — будет слушать, как «Одиссею».

Но это произойдёт через много лет.

«Я точно не из тех, кого надо подталкивать, — говорил Уинстон Черчилль, у которого Онассис многому научился и с которым, на склоне лет легендарного британского политика, даже подружился (если в принципе возможна была такая дружба). — На самом деле я сам — толкач».

Остаётся загадкой, как шестнадцатилетнему юнцу-греку удалось в Стамбуле, логове заклятого врага в то время — Турции, договориться с иноверцами и вызволить отца. (Подобных загадок в жизни нашего героя будет в избытке, и поныне кажется совершенно невероятным, что он смог договориться по той или иной теме, вопросу, — но иначе не стал бы Онассис тем самым Онассисом.) Юноша утверждал, что сумма выкупа составила 20 тысяч долларов.