Он добрался до угла Костелло и Канзас-стрит, где требовалось перейти на другую сторону, чтобы попасть в публичную библиотеку. Библиотека состояла из двух зданий. Старое, у тротуара, построенное на деньги богатого лесопромышленника в 1890 году, и новое — низкое, из песчаника, в глубине. Новое занимала детская библиотека. Оба здания соединялись стеклянным коридором.

Здесь, в непосредственной близости от центральной части города, автомобили по Канзас-стрит двигались только в одном направлении, и Бен, перед тем как перейти улицу, посмотрел лишь в одну сторону, направо. А если б посмотрел налево, его ждал бы неприятный сюрприз. Рыгало Хаггинс, Виктор Крисс и Генри Бауэрс стояли в тени большого старого дуба, растущего на лужайке у Общественного центра, примерно в квартале от перекрестка.

— Давай его вздуем, Хэнк. — В голосе Виктора слышалась мольба.

Генри наблюдал, как этот толстый маленький говнюк пересекает улицу: его живот колыхался, затылок болтался взад-вперед, словно чертова Пружинка, зад в новых синих джинсах покачивался, как у девчонки. Генри прикинул дистанцию между ними тремя, стоящими на лужайке у Общественного центра, и Хэнскомом, и между Хэнскомом и спасительным убежищем — библиотекой. Подумал, что они скорее всего успеют догнать его до того, как он войдет в двери, но Хэнском мог начать кричать. От этого маменькиного сынка следовало ждать всякого. Если бы закричал, какой-нибудь взрослый мог вмешаться, а этого Генри совершенно не хотелось. Эта сука Дуглас сказала ему, что он завалил английский и математику. Она перевела его в следующий класс, но назначила ему четыре недели дополнительных летних занятий. Генри предпочел бы остаться на второй год. Если б остался, отец избил бы его только один раз. А теперь, когда Генри предстояло четыре недели проводить в школе по четыре часа в день, и это в разгар полевых работ, отец мог избить его раз шесть, а то и больше. И с таким мрачным будущим его примиряло только одно: в этот день он собирался отдать этому жирдяю все тумаки, что еще даже не получил от отца.

С процентами.

— Да, давай перехватим его, — поддержал Виктора Рыгало.

— Мы подождем, пока он выйдет.

Они наблюдали, как Бен открыл половинку большой стеклянной двери и вошел в библиотеку, потом сели на траву и закурили. Рассказывали друг другу анекдоты про коммивояжеров и ждали появления Бена.

Генри знал, что он обязательно выйдет. И вот тогда Генри намеревался заставить его пожалеть о том, что он родился на свет Божий.

Библиотеку Бен любил.

Любил прохладу, царящую там даже в самый жаркий день долгого жаркого лета; любил тишину, нарушаемую лишь редким шепотом, чуть слышным постукиванием (библиотекарь ставил книги на полку или возился с формулярами) да шелестом страниц в зале периодики, где старики читали подшивки газет. Ему нравился свет, который днем падал через высокие, узкие окна, а зимними вечерами, когда снаружи завывал ветер, ложился большими кругами под свисающими с потолка шарами-лампами. Ему нравился запах книг — пряный запах, отдающий сказкой. Он иногда ходил вдоль стеллажей с книгами для взрослых, смотрел на тысячи томов и представлял себе мир, полный жизни, в каждом из них. Точно так же иной раз он шел по своей улице в горящих, подернутых дымкой сумерках конца октября, когда от солнца оставалась только густо-оранжевая полоска на горизонте, и представлял себе, какая жизнь идет за всеми этими окнами: люди смеялись, или спорили, или поливали цветы, или кормили детей, домашних животных, а может, ели сами, сидя перед теликом. Ему нравилось, что стеклянный коридор, который соединял старое здание и детскую библиотеку, всегда оставался жарким, даже зимой, за исключением разве что нескольких облачных дней. Миссис Скарретт, старший детский библиотекарь, как-то сказала ему, что причина — в так называемом парниковом эффекте. Бену эта идея очень понравилась.