Он понимал, что это не шедевр, но ничего лучшего придумать не смог. Боялся, что если сочинять будет слишком долго, а волноваться слишком много, то разнервничается, и получится у него что-то гораздо худшее. Или ничего не получится. Этого ему не хотелось. Тот миг, когда она заговорила с ним, стал для Бена знаменательным. Он хотел, чтобы этот день как-то запечатлелся в памяти. Наверное, Беверли втюрилась в какого-нибудь парня, старше его, шестиклассника, может и семиклассника, и подумает, что хайку послал ей именно он. Мысль эта сделает Бев счастливой, так что этот День запечатлеется и в ее памяти. И хотя она никогда не узнает, что написал хайку Бен Хэнском, это не важно; он-то знал.

Законченное хайку он переписал на оборотную сторону открытки (печатными буквами, словно требование о выкупе, а не любовное стихотворение), нажал на кнопку, убрал ручку в карман, сунул открытку под обложку «Лихача».

Поднялся, по пути к двери попрощался с миссис Старрет.

— До свиданья, Бен, — ответила ему миссис Старрет. — Наслаждайся летними каникулами, но не забывай про комендантский час.

— Не забуду.

Он прошел стеклянным коридором между двумя зданиями библиотеки, наслаждаясь теплом (парниковый эффект, самодовольно подумал он), попал в прохладу взрослой библиотеки. Какой-то старик читал «Ньюс», удобно устроившись в одном из больших кресел, которые стояли в нише, отведенной под зал периодики. Заголовок под названием газеты кричал: «ДАЛЛЕС ТРЕБУЕТ ПРИ НЕОБХОДИМОСТИ НАПРАВИТЬ ВОЙСКА США В ЛИВАН». На первой полосе разместили также фотографию Айка, пожимающего руку какому-то арабу в Розовом саду. Мама говорила Бену, что ситуация, возможно, изменится к лучшему, если в 1960 году президентом выберут Губерта Хампфри. Бен смутно помнил, что сейчас в стране экономический спад и его мама боялась, что ее могут уволить.

В нижней половине первой полосы нашлось место заголовку поменьше: «полицейская охота на психопата продолжается».

Бен толкнул створку большой стеклянной двери библиотеки и вышел на улицу. Почтовый ящик висел на стойке у пересечения пешеходной дорожки с тротуаром. Бен достал открытку из книги, бросил в щель почтового ящика. Почувствовал, как сердце ускорило бег, когда открытка выскальзывала из его пальцев. «А если она как-то узнает, что написал хайку я?»

«Не будь дураком», — ответил он себе, чуть встревоженный тем, как взволновала его эта идея.

Он зашагал по Канзас-стрит, едва понимая, что делает, да и не обращая на это никакого внимания. Его занимало совсем другое. Он представлял себе, как Беверли Марш подходит к нему, ее серо-голубые глаза широко раскрыты, рыжие волосы забраны в конский хвост. «Я хочу задать тебе вопрос, Бен, — обратилась к нему эта воображаемая девочка, — и ты должен поклясться, что ответишь честно. — В руке она держала открытку. — Это написал ты?»

Такая жуткая нарисовалась в его голове картина. Такая прекрасная картина. Он хотел, чтобы она стерлась. Он не хотел, чтобы она стиралась. Его лицо вновь начало гореть.

Бен шел и грезил, перекидывая библиотечные книги с одной руки на другую, а потом начал насвистывать. «Ты, наверное, подумаешь, что я ужасная, — продолжила Беверли, — но, кажется, я хочу тебя поцеловать», — и ее губы чуть разошлись.

А у Бена губы вдруг так пересохли, что свистеть он больше не мог.

— Кажется, я хочу, чтобы ты поцеловала, — прошептал он, и улыбнулся широченной, беззаботной, абсолютно прекрасной улыбкой.

Если бы он в этот момент смотрел на тротуар, то увидел бы три тени, которые вырастали рядом с его; если бы он слушал, то до его ушей долетело бы цоканье шипов сапог Виктора, которое становилось все громче с приближением Виктора, Рыгала и Генри.