|
Я не хочу, чтобы вы вернулись ко мне из страха, внушенного церковью, или по велению закона. Только от вас самой хочу я получить то простое и скромное счастье, о котором прошу. Если вы будете упорствовать, обрекая меня на мрачную, одинокую жизнь, лишенную даже улыбки милой сестры, на ту жизнь, которую я веду уже девять лет, если вы останетесь в вашей пустыне, одинокая, бесстрастная, - моя воля склонится перед вашей. Не тревожьтесь, я не нарушу вашего спокойствия, как не нарушал его до сих пор. Я прикажу уволить того безумца, который вмешался в ваши дела и, быть может, огорчил вас..." - Благодарю вас, сударь, - сказала Онорина и, спрятав письмо за корсаж, устремила взгляд на моего дядю. - Я воспользуюсь разрешением остаться здесь, которое дает мне граф... - Как! - воскликнул я. Дядя, услышав мой возглас, тревожно взглянул на меня, а графиня лукаво усмехнулась и этой усмешкой выдала себя. Онорина хотела разгадать, не был ли я комедиантом, ловким посредником, птицеловом; и я, к своей печали и радости, обманул ее своим восклицанием, невольным криком души, а женщины хорошо разбираются в ее порывах. - А, Морис, - сказала она, - вы умеете любить, как я вижу! Огонь, вспыхнувший в моих глазах, окончательно рассеял беспокойство графини, если оно у нее и возникло. Таким образом, я служил графу до последней минуты. Онорина снова взяла письмо, чтобы дочитать его. Дядя сделал мне знак, и я поднялся. - Оставим графиню одну, - шепнул он мне. - Вы уже уходите, Морис? - промолвила она, не глядя на меня. Она встала, пошла за нами, продолжая читать, а на пороге флигеля взяла меня за руку, ласково пожала ее и сказала: - Мы еще увидимся... - Нет, - отвечал я, до боли сжимая ее руку. - Вы любите своего мужа! Завтра я уезжаю. И я быстро ушел, покинув дядю, которого она спросила: - Что такое с вашим племянником? Бедный аббат довершил мою задачу, указав на голову и сердце, как бы говоря: “Он безумец, извините его, сударыня!” - и в этом было больше правды, чем он сам подозревал. Через неделю я уехал, получив назначение на место вице-консула в Испанию, в большой торговый город, где я в короткий срок стал консулом, чем вполне удовлетворялось мое честолюбие. Вскоре после своего приезда туда я получил от графа следующее письмо: "Дорогой Морис, Если бы я был счастлив, то не писал бы вам; но я вступил в новую полосу жизни, полную страданий, Я снова молод, охвачен желанием, но моя страстность человека, достигшего сорока лет, сочетается с благоразумием дипломата, который умеет сдерживать свои чувства. Когда вы уезжали, я еще не был допущен во флигель на улице Сен-Мор; но в письме мне было разрешено явиться туда, в печальном и нежном письме женщины, которая боится волнующей встречи. Я прождал больше месяца, прежде чем осмелился туда пойти. Послав тетушку Гобен спросить, примет ли меня ее госпожа, я сел на скамью в аллее, неподалеку от будки привратника, сжал голову руками и пробыл там около часа - Графиня переодевается, - сказала мне тетушка Гобен, чтобы скрыть под видом лестного для меня кокетства нерешительность Онорины. Наконец мы встретились и с четверть часа не могли преодолеть нервной дрожи, вроде той, что овладевает ораторами на трибуне; мы обменивались неловкими фразами, растерянные и смущенные, тщетно пытаясь поддержать разговор. - Послушайте, Онорина, - сказал я со слезами на глазах, - лед сломан, я трепещу от счастья, и вы должны простить мне бессвязность моей речи Так будет еще долго продолжаться. |
