— Черрерхи, дила, унра, либакара ца камси светло-голубой нити? (прости, соседка, не найдется ли у тебя немного светло-голубой нити?).

— Раши, заходи. Кажется либри чинабрел, — говорит благодушная Хадижа, не подозревая, чем вызван приход соседки. Это, говорят, именно она, толстуха Хадижа, сказала, что не может без жалости глядеть на худых и всегда думает, не мешают ли им ночью спать спокойно их собственные кости.

— Понимаешь, платье ушить баркара бажардихеричибра, а дочка пурхурринули сердится.

— Се рикулри, разве же можно, такой бархи (день)?

Хадижа, несмотря на свою полноту, очень живая и ловкая в движениях. Она мать семерых сыновей и одной дочери, жена нашего славного животновода Али-Булата, что сейчас пасет свои отары на летних пастбищах. Хадижа вынесла свою шкатулку и высыпала на балконе все содержимое.

Любопытство охватило меня. Еще бы, прислушайтесь к ним — на каком таком языке они говорят, все смешалось в нем, и самое странное — они очень хорошо понимают друг друга и я их понимаю.

— Вот, нашлась нить… Тебе такая нужна?

— Ой, спасибо, именно такая… У тебя, соседка, все есть, счастливая ты… — что она говорит, что она говорит, хорошо что муж ее, грозный Сирхан не слышит. Он тоже старший чабан, как и муж Хадижи. У Меседу, кроме дочери, есть еще и постарше сын Усман, который в прошлом году окончил сельскохозяйственный институт. — А твоя дочь, Хадижа, что думает делать?

— Еще не определено, соседка, думаем…

— У вас столько знакомых в городе. Небось, давно приготовлено место в каком-нибудь институте? Да, теперь без знакомства и шагу не ступишь…

— Пусть отец хлопочет. А с меня хватит. Да, трудно стало учиться. А поступать — еще труднее.

— А помнишь, соседка, — садится Меседу на ступеньку каменной лестницы, совсем позабыв о дочери Зизи, которая хмурилась из-за платья, что оно не готово. — Помнишь, когда мы кончали школу, к нам приходили и из сельсовета, и даже милиционер, чтоб уговорить нас поехать учиться, обещали даже справки дать, чтобы без экзаменов приняли, а?

— Да, те времена прошли. Теперь и не подступиться, — так незаметно для себя переходят они на русский язык.

— А что мы потеряли? Ничего! Еще неизвестно, что с нами было бы в городе. Влюбились бы в каких-нибудь ветреных интеллигентов и рассеялись бы по свету. Ничего. И на тех, соседка, кто кончил институт, золотые рога не выросли, нет, не выросли…

— И мы их не обрели, хочешь сказать?

— Ой, какая ты смешная… — захихикала Меседу, сбегая с лестницы.

— Что ни говори, соседка, человек, не получивший образования, похож на неотточенный топор, — замечает Хадижа.

И тут я уже слышу мужские полусонные голоса:

— Эй, Мурад, как дела, сен сабе настроение? — Это наш дипломированный механизатор Кунде-Мажид умывается на террасе и обращается к соседу, что вышел на крышу сакли.

— Баллах, тыква кайда трещит бикули саби, ца вечер барира… (вчера на одном вечере был), — говорит, потягиваясь, учитель родного языка, — настроениеличила икадли неважное…

— Си биубли, рахли голова иццули хебиалли? — (Что, случаем, не болит ли голова?).

— Валлах, тыква кайда трещит бикули саби.

— Ваши, похмелись биркиса.

— На работу укес хажатли саби.