— Да вы что, в самом деле? Меркулов даже остановился.

— Да вы что это, в самом деле? — повторил он. — Случайности — это следствие закономерностей! Они все пришли к своему логическому концу. Я человек неверующий, но в такое понятие, как возмездие, все-таки верю. Каждый получил свое.

— Даже Илья Висницкий? — спросил Грязнов.

— Даже он. Нельзя всю жизнь жить в раковине, ничего не замечая вокруг. Или не желая замечать для собственного спокойствия.

— Может быть, ты и прав, — задумчиво сказал Грязнов. — Знаете, что он в предсмертной записке написал? Он ведь записку брату оставил. А тот так и не приехал ни разу. И все они, весь этот клан, словно забыли о нем. Врачиха мне записку передала, я там был, в больнице. Он написал: «Я знаю, что вы убили Надю. Я теперь все знаю о вас. Будьте прокляты». Надя — это жена его. Года три назад выпала из окна. Считали несчастным случаем. Мужчины помолчали.

— А славный мальчик Ваня Висницкий уже загорает где-нибудь на Лазурном берегу в окружении темнокожих наложниц, — проронил Турецкий.

— На Лазурном? В окружении темнокожих наложниц? Что-то ты не того… — усомнился Слава.

— Жизнь штука долгая, — сказал Меркулов, шагая журавлиными ногами по кабинету. — Наложницы и Лазурный берег — это еще не гарантия покоя или счастья… Пришла же к Грязнову Свимонишвили. Пришла сама. А ведь могла скрыться. Так что… Жизнь сама распорядится. Костя остановился, глянул на сидящих у его стола мужчин.

— Вот что, вы оба мне категорически не нравитесь! Я вам предписываю нынче вечером напиться. Чтобы завтра я имел возможность разговаривать с нормальными людьми, адекватно воспринимающими действительность. Все ясно?

— Ясно, — в один голос ответили приятели, поднимаясь из-за стола.

Турецкий и Грязнов ехали по вечерним улицам. Было решено без слов, что едут они домой к Вячеславу Ивановичу. Дабы неукоснительно выполнить указания заместителя Генпрокурора России.

— Знаешь, — гудел Слава, — ведь знаю, что преступницы передо мной. Что ненавидеть их должен. Но когда они кинулись друг к другу, обнялись и замерли… Это, заметь, в СИЗО, на очной ставке.

— Ты им встречу устроил? — спросил Турецкий, глядя в окно.

— Ну я, — нехотя ответил Слава. — Нужно было очную ставку провести. Вот, представь, они обнялись, замерли. И смеются! Только глаза у обеих влажные… Саша рассеянно слушал друга, думая о своем.

…Он в который раз вспоминал, как они приехали к Наташе домой. Как он втащил два пакета, наполненных кучей всякого разного, купленного по дороге. Пока Наташа отмокала в ванной, он накрывал стол, подходя каждую минуту к закрытой двери и спрашивая: «Где у тебя тарелки?» — Или: «Где у тебя ножи?» — надеясь подкоркой, что она откроет дверь. Но дверь не открылась. Как они сидели потом всю ночь на ее уютной кухне и не могли наговориться. Он все порывался налить ей шампанского, а она все отказывалась, говоря, что ей положены наркомовские сто грамм. За бой на передней линии фронта. И он наливал ей коньяк.

— Твой гениальный доктор говорил, что тебе нужно пить горячий чай. И побольше, — беспокоился при этом Александр.

— Ты его не понял. Под чаем он подразумевал именно коньяк, — объясняла предписания коллеги Наташа.

Он все пытался накормить ее всякими вкусностями. А она все отказывалась, уверяя, что за время своего заточения набрала пару килограммов от неподвижного образа жизни. Он любовался ею каждую секунду.