Изменить размер шрифта - +
Мистер Миллз заявил, что восхищаться такой провинциалкой может только джентльмен, лишенный всякого вкуса. Очень многие, до этого колебавшиеся, одобрять или осуждать Джудит (ее откровенность и решительность были для всех в новинку, их прощали лишь людям своего круга), теперь сразу же заявили, что она дерзкая и самоуверенная. Некоторые ее оговаривали. Толпа ее возможных обожателей начала редеть, а некоторые дамы – поклонницы моды – стали ее избегать.

Это прозвище не могло миновать ушей Джудит. Она пришла в ярость. Невозможно было вынести, что какой-то денди может настроить общественное мнение против нее. Когда Джудит поняла, насколько велик нанесенный ей сим джентльменом урон, она не заплакала и не впала в уныние. Наоборот, преисполнилась решимости вести войну. Нет, она не станет менять свое поведение, чтобы угодить вкусам какого-то повесы. Скорее, она заставит общество принять ее такой, какая она есть, наперекор им всем, включая самого Брюммеля.

Джудит была именно в таком опасном настроении, когда вместе с братом и миссис Скэттергуд отправилась в первый раз к Альмаку.

Леди Джерси, верная своему личному мнению, не моргнув глазом, выразила неодобрение такому отношению к Джудит прямо в лицо миссис Драммонд-Буррел. Она послала собственноручное ручательство: теперь самая заветная дверь в Общество была для мисс Тэвернер открыта. А уж остальное, как назидательно сказала мисс Скэттергуд, надлежит сделать самой Джудит. Дверь-то еще может и закрыться.

В глубине души миссис Скэттергуд считала, что красота девушки одержит над всем победу.

На Джудит было бальное платье из белого крепах с лиловыми лентами, отороченными золотом. Волосы были уложены в водопад легких локонов и подхвачены ленточкой, завязанной бантиком на левом виске.

Такой облик мог очаровать даже самого взыскательного критика. Требовалось лишь одно – чтобы Джудит была настроена хоть чуточку более миролюбиво!

Начался вечер скверно. Миссис Скэттергуд была так увлечена туалетом Джудит и своим собственным, что не могла ни минуточки уделить Перегрину. Экипаж, везший всю троицу, уже был на полпути к Кин-стрит, когда она вдруг увидела, что на Перри надеты длинные, сильно натянутые панталоны.

Миссис Скэттергуд приглушенно вскрикнула.

– Перри, мой Бог! Ну, скажите, когда-нибудь кто-нибудь видел нечто подобное? Перегрин, и как только вы осмелились надеть это на себя? О, надо немедленно остановить экипаж! Ни одна живая душа – понимаете, ни одна ! – даже сам принц-регент, никогда не будет допущен к Альмаку в панталонах! Бриджи до колен, о глупый занудный мальчишка! Вы разрушите все наши планы. Сейчас же натяните вожжи! Нам надо вас немедленно высадить.

Спорить с ней было бесполезно. Перегрин не представлял себе, какие незыблемые правила существовали в клубе Альмака. Ему все равно придется вернуться домой и переодеться. И даже этого мало: если он появится у Альмака хоть на минуту позже одиннадцати, его не впустят.

Джудит захохотала. Но возмущенная миссис Скэттергуд, выталкивая Перри из экипажа, заявила, что ничего смешного она не видит.

Однако когда дамы наконец прибыли в клуб, Джудит показалось, что это заведение совсем не стоит своей славы… Ничего примечательного мисс Тэвернер не увидела. Да, комнаты были просторными, но отнюдь не шикарными. К столу подавали чай, из других напитков – оршад и лимонад, к ним кексы и хлеб с маслом. Джудит поразили однообразие и скудость. В этом клубе привлекали не карты, а танцы. Делать большие ставки здесь не разрешалось, а потому игральный зал посещали лишь величественные дамы почтенного возраста и среднего ранга джентльмены, довольствующиеся вистом со ставками в шесть пенсов.

Из патронесс присутствовали только леди Сефтон, австрийская принцесса Эстергази и немецкая графиня Лиевен. Супруга австрийского посла оказалась дамой весьма дородной, но очень подвижной. Про графиню Лиевен говорили, что в Лондоне она одевается лучше всех и все про всех знает.

Быстрый переход