— Если вы пришли по поводу этой заметки, — поспешно проговорил ученый, — то к измышлениям корреспондента я абсолютно не причастен. Он переврал все, что можно было переврать. То, что он сообщил якобы от моего имени о природе изотопного обмена, — полная бессмыслица.

Гауптман, не слушая хозяина кабинета, приставил свою трость к столу и принялся ворошить свои вырезки. В конце концов он нашел то, что хотел, и деловито сказал:

— В вашей физике я не очень-то разбираюсь.

«Прекрасное начало разговора, — подумал Отто Ган. — Многообещающее».

— Во время войны я был простым летчиком. Бомбил позиции русских и лягушатников, — между тем продолжил визитер. — Совершенно дурацкое занятие, доложу я вам.

«Да он пацифист! — удивился про себя профессор. — А по виду никогда не скажешь…» Следующие слова гостя тут же показали, что герр Отто Ган несколько поторопился с выводами.

— М-да, в высшей степени дурацкое! — повысив голос, повторил гость. — Поражающие качества наших бомб были омерзительными. С таким же успехом можно было метать вниз мешки с овсом. Даже прицельное бомбометание почти не давало эффекта. Дюжина оторванных рук — и это в лучшем случае. В лучшем!

«Маньяк, как я и предполагал, — поставил мысленный диагноз ученый. — Как бы его выпроводить отсюда, пока он не разбушевался и не переколотил своей тростью всю стеклянную посуду?»

— Вы ошиблись адресом, милейший, — проговорил Отто, стараясь, чтобы его голос прозвучал как можно мягче. — Я не химик. Я не занимаюсь взрывчатыми веществами…

— А чем же вы, по-вашему, занимаетесь? — бесцеремонно оборвал его небритый гауптман. — Вот вы сами сказали корреспонденту, — гость ткнул пальцем с обкусанным ногтем в злополучную газетную заметку, — «если удастся высвободить энергию, которую таят в себе радиоактивные элементы, ее тротиловый эквивалент составил бы…»

Отто Ган застонал про себя. Ну почему он сразу не подал на газету в суд? Или, по крайней мере, почему не вызвал редактора на дуэль? В молодости студент-физик Отто, помнится, неплохо фехтовал.

— Ничего подобного я не говорил и сказать не мог, — устало произнес профессор. — Эта безграмотная фраза — целиком на совести репортера «Берлинер Тагеблатт». Тротиловый эквивалент здесь абсолютно ни к чему…

— Но позвольте! — упрямо сказал гауптман, таращась то на Гана, то на свои вырезки. — Я веду учет вашей физике. Вот… В 1903 году фрау Кюри открыла радий… В 1909 году герр Содди открыл распад радиоактивного атома… В том же году вы, профессор, вместе с фройляйн Мейтнер открыли…

Отто Ган издал глубокий вздох.

— Драгоценный мой гауптман, — чуть ли не простонал он. — Я ценю вашу самоотверженность. Но все, о чем вы толкуете, не имеет ни малейшего отношения к бомбардировкам русских или французских позиций. И к бывшим, и к будущим. Проблема энергии атомного ядра представляет сугубо теоретический интерес. И притом, извините, только для узких специалистов вроде меня или Лизы Мейтнер. Я ведь не берусь толковать с вами о бипланах и «цеппелинах», верно?

Гость пристально посмотрел в глаза профессору.

— Тогда почему же, — недоверчиво проговорил он, — во время битвы на Марне ваша фрау Кюри, я читал, перевезла свой запас радия из Парижа в Бордо, подальше от линии фронта? Чего она боялась?

Отто Ган постарался взять себя в руки. Если он сейчас же не выпроводит гостя, этот бессмысленный разговор может продлиться бог знает сколько времени.