«Дорогой Иосиф Виссарионович!

Хочу обратиться к Вам по неотложному делу, имеющему отношение к обороноспособности СССР. Речь идет о так называемой „проблеме урана“»…

Техническую сторону дела, в Гошином понимании, удалось изложить всего в двух больших абзацах. Техник-лейтенант пробежал их глазами и решил, что этого пока вполне достаточно. Главное — убедить товарища Сталина в серьезности своих слов.

«Переоцениваю ли я значение „проблемы урана“? — продолжал он. — Нет, это неверно. Единственное, что делает урановые проекты фантастическими, — это слишком большая перспективность в случае решения задачи. Может быть, конечно, я заблуждаюсь: в научной работе всегда есть элемент риска, а в случае урана он больше, чем в каком-либо другом. Но попробуем представить, что проблема решена. Революцию в технике это не произведет — уверенность в этом дают работы последних довоенных месяцев. Но зато в военной технике произойдет самая настоящая революция. Увы, если мы не поторопимся, то произойдет она без нашего участия. В научном мире сейчас, как и прежде, процветает косность. Знаете ли Вы, Иосиф Виссарионович, какой главный довод выставляется против урана? „Слишком здорово было бы, если бы задачу удалось решить. Природа редко балует человека“»…

Слова, приведенные Гошей, принадлежали все тому же академику Ермолаеву. Техник-лейтенант скрипнул зубами от злости, вспоминая его разглагольствования. В своей области, говорят, академик был отличным специалистом. Но зато во всех остальных — самодовольным напыщенным индюком, ретроградом и сибаритом одновременно. Когда Гоша разговаривал с ним последний раз, в глазах академика светилось подозрение: не собирается ли, дескать, этот молодой нахал просто-напросто получить «бронь»?

«Я знаю, Иосиф Виссарионович, что Вам приходят тысячи писем. Прочитав мое, Вы можете просто решить так: ну что там бушует автор? Занимался наукой, попал в армию, хочет выкарабкаться оттуда, ну и, используя уран, засыпает письмами всех и вся, неодобрительно отзываясь об академиках, делая все это из самых эгоистических личных соображений…»

Техник-лейтенант Гоша ненадолго задумался. Собственно, план действия был уже давно разработан. Бумаги убитого немецкого обера просто стали последней каплей. Отмалчиваться дальше было бы преступлением.

«Считаю необходимым для решения вопроса созвать совещание в составе академиков Иоффе, Ферсмана, Вавилова, Капицы, профессоров: Ландау, Алиханова, Арцимовича, Френкеля, Курчатова. Полагаю необходимым привлечь к этому делу талантливого ленинградского физика, кандидата наук Валентина Лебедева (сейчас он вместе с ЛГУ находится в эвакуации в Саратове). Я надеюсь с Вашей, Иосиф Виссарионович, помощью пробить стену академического молчания. Это мое письмо — последнее. Если мне не удастся переубедить своих оппонентов, то я складываю оружие и жду, когда удастся решить задачу в Германии, Англии или США. Если успехов первыми добьются немецкие физики, то последствия этого будут настолько огромны, что будет не до того, чтобы определять, кто виноват в том, что у нас в Союзе забросили эту работу…»

В глубине души техник-лейтенант надеялся, что последнее его предсказание не сбудется. К тому же, будь Отто Ган близок к успеху, он бы легко смог сделать так, чтобы его ученик Людвиг остался в тылу, а не попал на Восточный фронт. Очевидно, в рейхсакадемии тоже были свои ермолаевы. Глупость, как известно, не знает границ.

Техник-лейтенант хмыкнул про себя, послюнил карандаш и, четко выводя каждую букву, расписался: кандидат физических наук Георгий Фролов. Теперь оставалось только ждать. Ждать и надеяться.

Глава пятая

Город С.