|
Он хотел открыть его, но ящик оказался запертым, а ключа не нашли. Всегда находчивый Тоф принес из кухни кривой нож и в одну минуту открыл его. Ящик был пуст. Единственный человек, понявший, что это означало, был Амелиус. Он помнил, что Салли взяла с собою свое старое, истасканное платье и положила его в этот ящик, когда сердитая содержательница номеров потребовала, чтоб они оставили ее дом. – Я хочу видеть его иногда, – сказала бедная девушка, чтоб помнить, насколько я стала лучше теперь. – В этих жалких отрепьях покинула она теперь коттедж, услышав жестокую истину. «Лучше бы он оставил меня там, где я была, – сказала она. – Холод, голод и дурное обращение доставили бы мне успокоение». Амелиус в безнадежном отчаянии упал подле ящика на колени. Заключение, выведенное им из этого, сделало его малодушным. Она ушла в старых отрепьях, чтобы умереть от холода, голода и ужасов прежней жизни. Руфус взял его за руку и стал утешать, он осушил слезы на глазах его и поднял на ноги. – Я знаю, где искать ее, – сказал Амелиус, – и должен сделать это один. – Он решительно отказался дать какие либо объяснения и не позволил никому сопровождать себя. – Это моя тайна и ее, – отвечал он. – Отправляйтесь в свой отель, Руфус, и молите Бога, чтоб я не принес таких известий, которые сделают вас несчастным на всю жизнь. С этими словами он вышел из комнаты. Час спустя он был уже в той местности, где встретил Салли. Не было ни шума, ни суеты яблочного рынка, улица при дневном свете наслаждалась мрачным покоем. Он в ожидании ходил из конца в конец улицы, поддерживаемый единственной надеждой, что она искала приюта у двух женщин, бывших ее друзьями в печальные дни ее жизни. Не зная, где они жили, ему оставалось только ожидать, не появится ли которая нибудь из них на улице. Он был спокоен и решителен. Он задумал оставаться на улице весь день и всю ночь, если понадобится, и быть неустанно настороже. Когда он не в состоянии был ходить дольше, он отдохнул и закусил в кухмистерской, которую очень хорошо помнил, и все время сидел у окна, из которого мог видеть улицу. Зажгли газ, и зимняя ночь стала опускаться на землю, когда он снова принялся шагами мерить улицу из конца в конец. Когда совершенно стемнело, его терпение стало, наконец, истощаться. Проходя мимо «Ссуды под залог», он очутился лицом к лицу с женщиной, быстро шедшей с небольшим узелком под мышкой. Она узнала его с криком радостного изумления. – Ах, сэр, как я рада, что встретила вас. Вы пришли узнать о Салли, не правда ли? Да, да. Она у нас, но в каком ужасном состоянии. Она совсем потеряла голову, совсем! Говорит только о вас и все твердит одно и то же. «Я стою ему поперек дороги». И это беспрестанно. Не пугайтесь, однако. Дженни дома и смотрит за ней. Она хочет выйти, в жару и бреду лихорадки хочет выйти. Спрашивает, идет ли дождь. «Дождь может убить меня в этих лохмотьях, – говорит она, – и я тогда не буду стоять ему поперек дороги». Мы стараемся успокоить ее, уверяя, что нет дождя, но все тщетно. Она все решительнее хочет выйти. «Я могу опять получить удар в грудь, – продолжает она, – и на этот раз более меткий». Но нечего бояться негодяя, который бил ее, теперь он сидит в тюрьме. Не пытайтесь увидеть ее теперь, сэр, пожалуйста, не пытайтесь. Я боюсь, что вы ей повредите, если пойдете теперь со мной. Я не осмелюсь на такой риск. Ее нужно бы заставить уснуть, и мы уже думали о том, чтоб взять ей что нибудь снотворное в аптеке. А лучше всего привести к ней доктора, сэр. Но я не могла позвать доктора. Говоря по правде, я должна была снять простыню с постели, чтоб добыть немного денег, я шла теперь к закладчику. – Она взглянула на узелок, бывший у нее под мышкой, и улыбнулась. – Теперь, встретив вас, я могу снести простыни назад, а здесь совсем поблизости живет хороший доктор, я могу вам указать дорогу к нему. |
