|
Глиняные горшки на печи, салфетки, занавески. Кухонные тумбы стояли друг на друге, за печкой – горка березовых поленьев. Горин снова шатался зыбью, равнодушно смотрел, как рыжеволосый молодой оперативник обшаривает шкаф с одеждой, извлекает какие-то тряпки, ухмыляется. Все происходило как в тумане. Люди задавали вопросы – он отвечал. Очевидно, ответы не устраивали, рыжий оперативник по фамилии Золотницкий сообщил, что органам придется его задержать до выяснений обстоятельств. Горин возражал – впоследствии болела рука в суставе. Смутно помнилось, как посадили в машину, подперли с двух сторон работниками.
– Вестник смерти ты наш, – бросил Куренной, неприязненно всматриваясь в его смертельно бледное лицо. Камера была другая – и клопы уже другие. Но так же ползали по телу, воняли, когда он их давил. Мертвое лицо Кати стояло перед глазами. Грудь сдавило – не продохнуть, такое ощущение, будто наехал бульдозер. Несколько часов он находился в опасном для жизни состоянии – терял сознание от головной боли, с трудом дышал. Потом стало легче, взрывы головной боли поутихли, начался какой-то тягостный штиль. Все стало монотонно серым, неинтересным. Когда за Павлом пришли, он лежал на нарах и смотрел в потолок. Поднялся, вышел из камеры, заложив руки за спину. На столе перед Куренным лежала горка знакомых вещей: паспорт, курево с зажигалкой, ключ от квартиры, ремень, именные командирские часы. Он получил их в 44-м от командира полка «за проявленные мужество и героизм при освобождении братской польской земли» (по факту со своими разведчиками двое суток сдерживал вражескую пехоту, пока часть отходила в тыл после неудачного наступления). Присутствующие лица были знакомые: Кира, Куренной, рыжий лейтенант Золотницкий – парень рослый, простоватый, но смекалистый, по крайней мере четко выполняющий поставленные задачи. Последний не задержался. – Хорошо, Николай, спасибо за сведения, – сухо сказал Куренной, и Золотницкий вышел из комнаты, смерив задержанного любопытным взглядом. – Падай, – махнул рукой Куренной. – Уже знаешь куда, скоро завсегдатаем станешь. – Он проследил взглядом, как молчаливый арестант гнездится на неудобном стуле, затем уткнулся в бумаги, составленные оперативниками. – Самому не смешно? – Он бросил рапорт на стол, устремил на визави пронзительный взгляд. – Почему, где ты, там смерть? – Разбирайтесь, – пожал плечами Павел. – Можете привлечь за убийство Екатерины Усольцевой – дабы не отвлекаться от основной работы. Быстро закрыли дело, и вперед – к сияющим вершинам раскрываемости. Только подписывать ничего не буду, не просите. – То есть гражданку Усольцеву ты не убивал? – В точку, капитан. Ты сам это знаешь. И вы, Кира Сергеевна, все прекрасно понимаете. Соседка через дом, кстати, слышала, как я стучал. А возможно, и видела. – Да, добрую женщину зовут Лукерья Акимовна, ей семьдесят три года, – подала голос Кира. – Ты так шумел, что и любопытным быть не нужно. А ты не пудришь нам мозги, Горин? Пришел к своей невесте, думал, она встретит тебя с распростертыми объятиями, но не тут-то было. Вашу беседу Акимовна не слышала. Усольцева ведь открыла тебе? Так, мол, и так, прошла любовь, люблю другого… Ты и взбеленился. Побродил вокруг дома, потом пробрался внутрь через заднее крыльцо, умертвил горемычную гражданку – мол, не доставайся никому. А потом давай себя выгораживать, побежал на вахту: караул, убийство, все такое… – На шее у погибшей странгуляционная борозда, – мрачно сказал Горин, – использовали удавку. У меня ее нет, сами обыскивали. – Так ты ее выбросил, когда на завод бегал. – Так ищите, – вздохнул Павел, – не такая уж длинная дистанция. Сколько времени прошло, Кира Сергеевна? Обыскали уж, поди, все закоулки. |
