Сначала никто, и меньше всех Омар, не понимал, что происходит. Лишь когда Халима успокоилась и рассказала о предупреждении Хартфилда, лица мужчин изменились. Барон выразил сомнение и предположил, что история была лишь уловкой профессора, желавшего заставить их отказаться от дальнейших поисков. Однако Омар и Нагиб напомнили барону о его состоянии. В таком состоянии, как профессор, люди обычно не способны на хитрости. В любом случае они были едины в том, что в данный момент следует вернуться в Гизу и поговорить с Хартфилдом.

Перед «Мена Хаус» их ждал микасса. Казалось, он был взволнован.

— Здесь был этот Карлайль, — сообщил он Омару.

— Карлайль? — Омар был настолько удивлен, что не нашелся, что сказать.

— Он второпях покидал отель. Но что значительно интереснее, я не видел, как он входил. А я, как ты знаешь, не пропускаю ничего. — Микасса пожал плечами.

Омар не успел найти подходящее объяснение визиту Карлайля, как Нагиб схватил его за руку:

— Бежим!

Они взбежали по широкой каменной лестнице на первый этаж к комнате профессора.

Хартфилд лежал на кровати с широко раскрытыми глазами. Ноги его были перекрещены. Правая рука лежала на груди, сжатая в кулак, левая свисала с кровати. У кровати лежала веревка с двойными узлами на концах, какие используют погонщики верблюдов, чтобы бить животных. Хартфилд был мертв. Задушен.

Фон Ностиц и Халима вошли в комнату. Никто не сказал ни слова. В душе Омара боролись грусть и ярость. Ярость объяснялась тем, что он прекрасно знал, кто убийца. Но все убийцы ошибаются, и в данном случае он не принял во внимание чистильщика обуви перед входом в отель.

— Нужно уведомить полицию, — сказал Омар.

Фон Ностиц кивнул.

Омар подошел к кровати и попытался выпрямить ноги и руки покойного. Кулак на груди был сжат с такой силой, что Омару потребовались все его силы, чтобы разогнуть ее. Казалось, в руке Хартфилд сжимал какой-то медальон. Однако когда Омар разжал кулак, он обнаружил лишь осколок, маленький, темный и почти квадратный. Можно было подумать, главным в момент смерти для Хартфилда было сохранить эту вещицу.

Нагиб долго смотрел на него. Фон Ностиц сразу понял, о чем идет речь: письмена были поразительно похожи на надписи на прочих фрагментах плиты из Рашида. Затем же произошло то, чего в сложившейся ситуации никто не ожидал: Нагиб засмеялся. Возле тела профессора его безудержный сардонический смех вселял ужас. Омару хотелось ударить его по лицу. Но Нагиб сам заметил неуместность своего поведения и мгновенно умолк.

— Три слова, — сказал он серьезно, — вся тайна заключалась в трех словах. Невероятно.

Барон достал лист с переводом текста плиты из Рашида, который он постоянно носил с собой. Он протянул его Нагибу, но тот отвернулся. Он знал содержимое наизусть.

— Три слова! — повторил Нагиб, указывая на три строчки.

— Последнее предложение текста с плиты из Рашида гласит: «Поэтому мы, священнослужители Мемфиса, на том месте камни сложили, где светящиеся руки Ра оканчиваются, когда день и ночь сравняются на закате на западном горизонте, чтобы ворота к богу закрыты навеки остались».

Фон Ностиц был поражен неожиданным открытием. Как долго бродили они в темноте, а решение оказалось таким простым. Во времена Имхотепа существовало лишь одно строение, которое могло отбрасывать тень. И на закате тень падала на восток То есть вход в гробницу находился восточнее пирамиды, точнее, в том самом месте, где тень заканчивалась в день равноденствия, 21 мая или 23 сентября. Но которую из дат имели в виду священники? Весеннее или осеннее равноденствие?

— Какое сегодня число? — спросил барон, взглянув на остальных.