Песня следовала за песней, и вскоре в баре звучали только их голоса. За соседними столиками притихли. Человеческое тепло и то чистое, ничем не замутненное чувство товарищества, которое исходило от этих крепких, жизнерадостных парней, невольно передалось окружающим, даже в глазах вышибалы затеплился огонек. Под дружные аплодисменты друзья-волейболисты покинули бар.

У Николая слегка кружилась голова и не столько от спиртного, сколько от опьяняющего чувства свободы. Личина предателя Литвина, которую ему пришлось носить последнее время, затрещала по всем швам и разлетелась в клочья. Он снова стал самим собой и снова был среди своих. На станции метро «Водный стадион» пути друзей разошлись. Николай, доехав до «Театральной», перешел на «Охотный Ряд» и покатил до конечной. Мерное покачивание вагона быстро убаюкало.

Из дремы Кочубея вырвала грубо вцепившаяся в плечо рука. Он открыл глаза, взглядом скользнул по брюкам мышиного цвета и остановился на злой физиономии милиционера-сержанта. Тот, поигрывая дубинкой, словно приценивался к нему. Внешность кавказца: тонкий с горбинкой нос, жгуче-черные глаза, темные, слегка вьющиеся волосы и запах пива, казалось, не оставляли Николаю шансов уйти от милицейского наката.

— Ну что, джигит, сам пойдешь или домкратом поднять? — процедил сержант, а заплясавшая в его руках дубинка недвусмысленно говорила, что последует дальше.

С Николая слетели остатки дремы, и в груди поднялась мутная волна гнева.

— А ты что, эвакуатор? — с вызовом ответил он.

— Чего?!

— Плохо слышишь? Повторяю еще раз: ты — эвакуатор?

— Ах ты, чурка! Ну я тя ща построгаю! — взорвался сержант и взмахнул дубинкой.

Николай не дал ей опуститься, перехватил руку и, прижав милиционера к стенке, с презрением бросил:

— Дровосек хренов, читать умеешь?

Сержант опешил.

— Я тебя по-русски спрашиваю, читать умеешь? — добивал его Кочубей.

— Ну-у, — промычал милиционер, и в его злых, медвежьих глазках промелькнула тень тревоги.

Не столько внушительный вид Кочубея, сколько уверенный тон подсказывали ему: вместо «навара» он нарвался на серьезный облом. Николай, продолжая гвоздить его презрительным взглядом, достал из кармана «красную корочку» с золотым тиснением: ФСБ, и сунул под нос. Физиономия сержанта пошла бурыми пятнами, а глаза воровато забегали.

— Предупреждать надо! — выдавил он.

— А ты не хами! — отрезал Николай и, подхватив сумку, направился к выходу.

В нем все кипело от негодования, и только вечерняя прохлада остудила гнев. На остановке было пустынно. Кочубей не стал ждать маршрутки и через лесопарк направился к видневшимся за ним высоткам. В одной из них, он жил в квартире своей двоюродной тетушки. Время было позднее, и Николай, чтобы не поднимать шума, тихо открыл дверь и проскользнул в коридор.

В квартире не спали, из кухни доносились громкие голоса. Муж тетки — Павел Иванович был не в духе. В банке, где он работал в службе безопасности, ожидалось очередное сокращение, и ему в свои пятьдесят два года рассчитывать на то, что очередная управленческая метла минует его, не приходилось. Для молодых, да ранних, с волчьей хваткой «новых хозяев жизни», отставной подполковник был всего лишь «пережитком прошлого». Двадцать семь лет в погонах, из которых пятнадцать пришлись на службу в военной контрразведке и не где-нибудь, а в «солнечном» Забайкалье, в их глазах ничего не стоили.