Перед Батчелором в классической стойке, выставив плечо вперед и наклонив низколобую голову, возник боксер. В своем кругу он считался совсем неплохим спортсменом и Батчелору, возможно, пришлось бы туго, но Фаберовский совсем неджентльменским приемом ударил боксера по голове кочергой, вызвав звук, похожий на звон пожарного била.

— Мне пора пить слабительное, — сказал доктор Смит, машинально достав из жилетки часы. Тут уж Батчелор не упустил открывшейся возможности и сжал боксера сзади с такой силой, что кости у того жалобно захрустели. Донеся боксера до двери, Батчелор, не разжимая объятий, стукнул его пару раз головой о косяк и выкинул на улицу.

— Кто бы мог подумать, что за внешностью французского художника скрывается такой замечательный экземпляр… — приближение Фаберовского заставило курчавого любителя антропологии умолкнуть и поспешно ретироваться следом за двумя первыми женихами, не дожидаясь насильственного выдворения.

— А теперь, дорогие гости! — Фаберовский громко хлопнул в ладоши. — Все в экипажи! Так-так, и вы, на колясочке, тоже!

— Да как вы смеете говорить мне такое в доме доктора Смита! — возмутилась миссис Триппер.

— Зашей свою дырку нитками, старая калоша! — оборвал ее Батчелор, выкатывая инвалидную коляску прочь из гостиной.

— Лейтенант Каннингем, вы не останетесь с нами, чтобы отпраздновать мое возвращение? — спросил Фаберовский у лейтенанта, уже собравшегося уходить.

— С удовольствием.

— А вас, доктор Смит, попрошу навсегда покинуть этот дом.

Доктор Смит наконец пришел в себя, глаза его засверкали и расслабленное состояние кончилось. Он снова обрел цель в жизни.

— Я еще вернусь, мистер Фейберовский, и тогда вы пожалеете об этом.

— Мы с Пенелопой не смели и надеяться снова увидеть вас, — сказала Эстер, когда ее муж ушел.

И тут Пенелопа, повалившись на диван, разрыдалась в голос. Барбара Какссон бросилась к ней с утешениями, а лейтенант недоуменно переминался рядом, не зная, чего ему делать.

— Я тоже не надеялся вернуться, — сказал Фаберовский, отворачиваясь к камину, чтобы не глядеть на рыдающую Пенелопу.

— Но коль уж одно чудо произошло, может быть вы переведете мне послание мистера Гурина, которое я получила перед тем, как вы оба так внезапно исчезли?

Эстер достала из-за корсета аккуратно сложенный и перевязанный розовой ленточкой гостиничный счет, на обратной стороне которого поляк прочел следующее:

«Дорогая Асенька!

Покидая Аглицкия пределы, сохраняю в своей душе живопробужденный и незатухлый огонь возвышенной страсти, возбужденной незабвенной рукою прекрасной особы, память о каковой сохраню вечно и непременно прибуду!

Твой вечно Артемий Гурин.»

Слеза навернулась на глаза Фаберовскому. Он уже отвык от того, что Артемия Ивановича Владимирова здесь, в Англии, звали Гуриным, но от этого письма на него вдруг повеяло чем-то родным и близким.

— Что там написано? — спросила Эстер, замирая.

— Обещает прибыть.

— Так он жив?!

— Еще как! Только о встрече с вами и грезит! — сказал Фаберовский и заглянул в столовую.

Здесь в углу на стуле сидела, опустив руки, Розмари, и печально глядела на накрытый стол, ломившийся от блюд, к которым даже никто не притронулся.