|
Он взмахнул мешком и обрушил его на голову «ивана». Гнилая мешковина лопнула и мука облаком взлетела в воздух. В мучной пыли поляк отнял у каторжанина нож, а Владимиров довершил дело, не переставая лупить уголовника всеми тремя ногами. Он не остановился и после того, как каторжник упал почти бездыханным. Без фуражки, весь покрытой мучной пылью, он бросился за отчаянно завизжавшими евреями, победоносно размахивая оленьей ногой. Одного из них он достал по спине, но второй, более юркий, успел ускользнуть в толчее торговых рядов, которые Артемий Иванович безжалостно крушил, опрокидывая на снег горшки, мороженую рыбу и плиточный чай. Когда на рынок по доносу одного из лавочников о том, что на рынке двое швейцаров устроили погром при помощи оленьей ноги, явились казаки, они нашли уголовника, погребенного под кучей муки. Поляк ползал вокруг него на коленях, сгребая с его дохи найденной фуражкой Артемия Ивановича муку и насыпая ее обратно в мешок. Казаки выудили «ивана» из-под муки, обыскали и вытащили из-под дохи несколько полотняных мешочков с золотым песком. Тем временем Артемий Иванович прекратил погром и, подойдя к поляку, взял у него перепачканную в муке фуражку. Водрузив ее себе на голову, он торжественно оперся локтем об оленью ногу, словно Геракл с Большого каскада в Петергофе, на сходство которого с Артемием Ивановичем неоднократно указывали барышни, с которыми он гулял в парке. Сходство довершало то, что во время подвигов меховая одежа Артемия Ивановича разорвалась и съехала со спины на пузо, представляя собой в нынешнем виде нечто среднее между римской тогой и набедренной повязкой. Вид Артемия Ивановича, обсыпанного мукой и махоркой, был настолько жуток, что казаки, не зная, как поступить, оставили его и поляка в покое и, скрутив каторжнику руки веревкой, двинулись в участок.
— Я еще убегу, и тогда пощады не ждите! Из-под земли достану! — крикнул уголовник, оборачиваясь. — Давай-давай, старайся! — ответил ему поляк. — Что это за чучело? — поинтересовался Артемий Иванович у стоявшего рядом якута. — Плохой человек, хайлак. Аргы на Бодайбо носи, золото торговай. — Это Федор Король, спиртонос, он здесь всем известен, — угодливо сообщил один из евреев, избежавший дубины Артемия Ивановича. — Его даже черкесы боятся. Человека убить ему что плюнуть. Со своего «ночлега» он отступное взял, а теперь шел на бодайбинские золотые промыслы пшеничку у приисковых торговать. — Самого-то тебя как звать? — спросил Фаберовский. — Абрашка Червяк. — Из контрабандистов будешь? — Не, я деньги делал… — Значит фальшивомонетчик. Ну вот что, Червяк, теперь мы тут с паном Артемием короли. Так что бери мешок с мукой, а твой приятель пусть возьмет оленью ногу, и несите все до нашего дому на Береговую.
Глава 1. Петербург
Суббота, 22 июня Кондуктора, артельщики, извозчики, посыльные из отелей и меблированных комнат и просто встречающие московский поезд, до того оглашавшие своим гомоном наполненный угольным дымом утренний вокзальный воздух, вдруг затихли в напряженном ожидании. Появились крупные, представительные фигуры станционных жандармов в касках. Встречающие колыхнулись назад, прочь от края платформы, и закопченый паровоз, натужно пыхтя и предупредительно посвистывая, втащил вереницу вагонов под крышу Николаевского вокзала. Поезд лязгнул буферами и встал у дебаркадера. Из поезда повалили мужики ближних губерний, приехавшие в Петербург на заработки. Среди празднично одетых крестьян в новых смазных сапогах, за версту пахнувших дегтем, в новых рубахах, два бывших ссыльных выделялись своим непрезентабельным видом. Погода в июне была настолько жаркой, что ночь, проведенная в поезде из Москвы в Петербург, измучила Владимирова и Фаберовского, у которых даже в Москве не было возможности купить подходящую одежду. |
