– Они уже на местах. Следуйте за мной.

Шли цепью: Яр, за ним охранник, затем Витязь и его конвойный. Рабочие теплиц в оранжевом, возвращающиеся с работы шумной толпой, притихли и прижались к стенам, пропуская процессию. Они не смели говорить, пока конвой не разделился, приблизившись к залу заседаний, именуемому Колизеем. Здесь коридор разделялся на два, обтекая округлую выпуклость стены. Яра повели налево, Витязя – направо.

Наверное, хотят разделить всех, чтобы избежать сговора. Но ведь можно было сговориться раньше и скрыть нежелательные подробности.

Через каждые двадцать метров в стене были одинаковые белые двери. Некоторые пока не заперли, и оттуда доносился многоголосый гул.

Наконец конвойный распахнул одну из дверей, и Яр очутился в Колизее, начал спускаться по узкой лестнице вдоль трибун, заполненных людьми. Миновали средний ряд, где обычно сидели следопыты, сошли ниже, еще ниже, к самому первому ряду, который занимало Командование. Яр отыскал взглядом Главнокомандующего, и сердце пропустило удар. Неподвижное, будто высеченное из камня лицо, изборожденное глубокими морщинами, короткие седые волосы, черные глаза – нацеленное дуло дробовика.

Не к месту пришла безумная мысль. Интересно, что чувствовал бы Главнокомандующий если бы отдал приказ, повлекший плачевные последствия, и его судили на военном суде? Испытывал бы страх, негодование или вину? Или он привык, что на него постоянно нацелены глаза подчиненных? Дрогнул бы хоть мускул на каменном лице? Или победить зловредные эмоции реально, просто Яр слаб и не справляется с ними? Но как можно, когда Ронна, его маленькая сестра… Витязь ее… у нее же дети!

Все участники громкого дела заняли второй ряд. Между фигурантами сидели конвойные, цель которых – следить, чтобы подконтрольные им люди не переговаривались. Всего было двенадцать свидетелей – семь человек из команды Витязя и пятеро людей Яра. При мысли о погибшей Ронне его захлестнуло отчаяние, но он не выказал чувств. Конвоир указал на крайнее кресло в первом ряду, и Яр сел; через одного сидел кусающий губы наводчик, светловолосый молодой солдат с крупным ртом и курносым носом, косился на командира. У него было открытое, очень подвижное лицо. С таким лицом ему не светило подняться по служебной лестнице: сразу видно, человек нервный, с неустойчивой психикой.

Витязя посадили в другом конце ряда, Яр чуть наклонился вперед, чтоб видеть его: лицо бледное, будто мраморное, немигающий взгляд устремлен на трибуну, пальцы сцеплены, руки лежат на колене. Яр ощущал давление тысяч глаз, сверлящих затылок, и старался побороть ощущение беспомощности. Он – достойный сын Спарты и трудился на благо анклава много лет. Да, он поддался честолюбию, но все, кроме Витязя, кто знает его мотивы, мертвы, и ему необязательно их озвучивать. Можно сказать, что недооценил опасность. Главное, чтобы первое слово дали ему, экипаж может наболтать лишнего.

Гудящий зал шумел так, как шумит весенний ливень, обещая голодных с зимы мутантов, готовых умереть ради куска пищи. Люди в бункере живут обособленно. У них мало развлечений, и они рады любой новости, любому громкому процессу, чтобы потом смаковать в своих клетушках каждую деталь.

Только бы Юля не узнала, что ее муж попал в переделку. Беременность протекала тяжело, дурные вести могли спровоцировать выкидыш. Яр столько ждал своего первенца!

Шелест чужих голосов превратился в грохот, зашипел и стих. Зашелестели одежды встающих со