Никто не откликнулся. Я обернулся и увидел настоятеля и рядом с ним Фуми, прижимавшую к груди кошку. Солнце уже стояло высоко и припекало. Яркие лучи светили в спину настоятеля и Фуми, и поэтому они казались черными. «Хотя война и проиграна, эти люди не унывают, не падают духом, не выглядят жалкими. Может быть, жители Такадзё и вправду люди особые?» — подумал я. Стоило мне вспомнить, как я издевался над ребятами из Такадзё, и меня охватил страх, от которого стало казаться, что и палящая жара, и гнетущая тоска — все ничто, стало казаться, что я теряю землю под ногами. Все ребята вокруг меня тоже заволновались, позеленели от страха. И я подумал: «Счастье еще, что не взял с собой брата. Он бы здесь совсем перетрусил».

Дома я не ответил ни на один из его назойливых вопросов. Я устал, в голове, топя меня в бездне душевной муки, вертелось лишь воспоминание о блестящей коже Фуми, о ее хриплом низком голосе.

Не успели мы поесть, как завыла сирена, учеников сзывали в школу. Мы с братом бросили еду и выскочили на улицу. И побежали в школу.

— Ученики! Встретим оккупационные войска громким «ура»! В соседнем городе даже воспитанники детского сада кричали «ура». И если в нашей деревне дети будут молчать, мы опозоримся. Ученики! Прокричим «ура!».

На спортивной площадке жарко. С помоста к нам взывает помощник директора, одноногий и с несоразмерно маленькой головой. Он выкрикивает «ура», повернувшись к густо поросшему лесом склону горы на другом берегу реки. Помощник директора — второй сын мелкого арендатора. Третий его сын и старший, державший мастерскую зонтов, добровольно записались в армию, и их отправили в Маньчжурию. Помощник директора остался за хозяина. Для солидности он решил отпустить бороду, чуть ли не на следующий день после поражения в войне. Выкрикивая «ура», он время от времени теребил пальцами волоски, короткие волоски на своем коричневом подбородке. Мы прозвали его зайцем. Я, хоть убей, не в силах вспомнить, почему мы прозвали его зайцем. Мне жарко, тоскливо, я стою босиком на горячей пыльной земле и обливаюсь потом. Мне кажется, что фигура помощника директора отбрасывает огромную, простирающуюся на всю деревню тень, большую, чем от двухсот учеников на спортивной площадке, большую, чем от всех нас. Мы терпеливо стояли, понурившись.

— Ну, дружно, ура! — прокричал с жаром человек, стоящий на помосте.

Ученики засмеялись было, но тут же умолкли. «Ура» никто не закричал. Заяц на помосте кисло улыбнулся, потом лицо его напряглось и приобрело хищное выражение. Стекавшая со лба дорожка пота раздваивалась у скул. Вид у него был решительный.

— Ну, дружно, ура! — снова закричал он.

— Ура! — раздалось несколько голосов.

— Ну, изо всех сил еще раз: ура! ура!

— Ура! Ура-а-а-а-а! — теперь кричало большинство.

«Я — нет. Мой голос не сливается с их голосами. Я молчу. Зубами прикусил губу, и кончик языка ощущает вкус крови. Я — нет», — оправдывался я перед кем-то, убеждал. В какой-то момент этот кто-то начинает угрожать мне.

— Дружно, изо всех сил. Ура!

— Ура! Ура! — Это уже был огромный хор.

Вначале кричали дети эвакуированных. Теперь кричали все. От стыда и волнения щеки загорелись и стали багровыми, в глазах стояли слезы. Они кричали изо всех сил, чуть ли не топая ногами от усердия. Я не кричал. Но мое крохотное молчание, крохотное молчание одного-единственного ребенка в счет не шло. Я был подобен бессильному стебельку водоросли, одиноко и беспомощно колыхавшемуся в море могучего хора, кричавшего «ура».