– Почему вы пустили баль на свои земли? – спросил Марик. – Из-за золота?

– Ах вот ты о чем, – нахмурился Насьта. – И много ты видел золота в домах ремини? Или думаешь, что мой отец озолотился, изготавливая мечи? Он, мой драгоценный, каждый меч по полугоду между ладоней тянет. С таким выходом не разбогатеешь. Нет, парень, золото в домах ремини редкий гость. Золото – зло, парень. На себя зло тянет и со злом готово слиться неразделимо. И не выкупал Эмучи за золото долину Мглянки. Договор золотом баль скрепили, это было. Баль оказались первым народом, который пришел к ремини с просьбой. Да и немного было в вашем храме золота. Считай, что пошло оно на доброе дело. К тому же по цене земли, хотя бы той, что платят теперь за меру земли вокруг Дешты, того золота и на десятину бы от занятых баль лесов не хватило! Да и не Эмучи это был, если уж на то пошло, – Эмучи храма не покидал, другой человек… приходил. Ну… заплатил, да.

– Почему же вы отдали земли? – не понял Марик.

– Так кто же их отдавал-то? – взмахнул руками Насьта. – Соседство мы отдали, а не земли! Или ты думаешь, что вся Сетора под ремини? Человек ваш обошел все сеторские земли от моря до южных гор, увидел, что долины Мглянки ремини не жалуют, пришел к нашему мудрейшему и попросил убежища для баль. Сказал, что рано или поздно захлестнет Оветту грязью и кровью, надо будет остаток лесного народа сберечь. Вот и все. Разве мог мудрейший ему отказать? Или ты бальской же поговорки не слышал? Не откусывай кусок, что не вместится в роток.

– Не понимаю! – заупрямился Марик.

– Одры там не растут! – громко прошептал Насьта. – Почва вдоль Мглянки глинистая, не принимаются там саженцы, а ремини без одров не могут. Это как дышать! Сайды не могут без моря, хенны без степи, баль без родных лесов, а ремини – без одров. Ремини в пустыне сможет жить, если одр в ней корни пустит – лишь бы родник из-под корней бил да было что в рот бросить. Понимаешь?

Не понял тогда Марик да рукой махнул. Не его дело, с каким злом и как золото сливается. Не его дело, отчего ремини к чудесным деревьям как грибы приросли. Сок их и вправду не хмелил, горчил даже, но потом, после глотка, – слаще вина казался. Голову яснил так, словно водой черепушку изнутри ополаскивал. А так-то – какой толк от одров? Да, ни мошек, ни гнуси какой хворой в ветвях белоствольных гигантов и вправду не водилось. Шишки, правда, с них сыпались такие, что с каждой можно было орехов горсть вытрясти, а саму шишку потом в очаг бросить, где три или четыре штуки их всю ночь жар давали. Но ведь и ни ветки сломать, ни листочка сорвать со священного дерева ремини не могли! Только что жертвы деревьям не приносили! Хотя вроде бы, как и баль, верили в Единого? Демон их разберет!

– Когда мудрейший придет? – спросил Марик. – Не могу я больше тебя объедать! Или дай мне работу какую!

– Когда надо, тогда и придет, – пробурчал сквозь сон Насьта. – Работы я тебе не дам, а то и от тебя ко мне как-нибудь молодец придет с требованием долга. А объесть меня не бойся: у меня семьи пока нет. И щеки мои пока круглее всех ремини, что ты встречал. Ты сегодня руку уже перевязывал? Иди, дорогой мой, к Оре, дай поспать. Мне вечером опять в дозор отправляться. Ей помогай, у нее забот больше, чем у меня… Да не суетись зря! Придет мудрейший, скоро придет. И человек, что на встречу с тобой меня послал, тоже придет… Потерпи…

С тем Марик от Насьты и ушел, чтобы отправиться, как он это делал неизменно около полудня, к дому, где жила Ора, потому что именно она и наполняла его грудь радостью. Мог ли он думать об этом, когда отправлялся в путь? Мог ли он знать об этом, когда впервые разглядывал долину с ее гребня? Несколько холмов соединились вершинами, обнажили наружу обрывы, а внутрь обратили пологие склоны – словно для того, чтобы бьющая из полудюжины холодных родников чистая вода могла соединиться в крохотное озерцо, перехлестнуть через темные валуны и побежать единственным оврагом через орешник и иччу к Ласке.