В ту далекую эпоху история была в большей степени историей, потому что смотрела на вещи менее предвзято. Современная же историческая мысль формируется обстоятельствами, далекими от описываемых событий. Она зависит от политической целесообразности, что превращает исторические сочинения в инструмент борьбы. Вот почему нынешний историк в том или ином смысле – участник событий, и взгляд его – это взгляд сбоку. Средневековый же историк смотрел сверху.

Прокопий Гугнивый сверху не смотрел и, следовательно, опередил свое время. Может быть, именно поэтому издателями Истории Острова было принято решение в приложении к главе о князе Юстине опубликовать также Истинную историю. Правильное решение.

Любопытно, что истинным в официальной истории сам Прокопий считает только рассказ о Ксении и обо мне. Поскольку пишет он о нас с симпатией, мне это, не скрою, приятно. В ту часть потустороннего мира, где он сейчас находится (здесь возможны варианты), посылаю ему свой искренний привет.

Приложение к главе четвертой

Истинная история князя Юстина, написанная Прокопием Гугнивым

Да уж, крепкое перо нужно иметь тому, кто собирается описывать деяния Юстина и Гликерии. Деяния-злодеяния. От таковых описаний способны ломаться любые перья. Я пишу об этой богопротивной паре по ночам, когда никто не видит. После всех дневных панегириков пишу, какие они на самом деле змеи в облике человеческом.

Тем немногим, что в хронике истинно, являются мои слова о детях, Парфении и Ксении. От этих слов я, недостойный, и здесь не отказываюсь. Дети не могут не вызывать любви, особенно Ксения, чадо необычное и странное, которому ведомо неведомое и видимо невидимое. Она всегда сторонится детских забав, как сторонятся их в детстве только святые. Если Парфению и Ксении дано будет когда-либо вступить на княжеский престол, из них выйдут милосердные и мудрые правители. Не такие, как Юстин и Гликерия.

Юстин. Безмозглый прелюбодей, мздоимец и узурпатор. Прежде было решено, что после рождения младенцев правителем Острова на год становится епископ Феофан. Этот Юстин и года вытерпеть не смог – начал без милости теснить Феофана.

Беседовал с ним, увещевал, доказывал, что через год всё равно он регентом будет, так для чего-де тянуть кота за хвост и не лучше ли де сразу передать власть ему, Юстину? Епископ слушал его молча, просто смотрел на него и шевелил бровями, а через месяц так же молча покинул княжеский Дворец и вернулся в свой монастырь.

Гликерия. Редкостная шлюха, и это лучшее, что о ней можно сказать, потому что в некотором смысле Гликерия даже хуже своего мужа.

Если бы кто узнал, что я здесь всё это пишу, не прожил бы я после того и часа. Но именно поэтому писать меня влечет с особой силой, и не могу тому противиться. Да и за потомков обидно: будут, чего доброго, верить тем домыслам, которые я был вынужден поместить в хронике.

Например, о первых произнесенных Парфением словах. Никто из известных мне младенцев не начинал со слов отец и мать. Для этого существуют мама и папа, и то – именно в таком порядке.

Гликерия значит сладкая… Сладость ее пробовали с четырнадцати лет и, замечу, очень многие, ибо не было в истории Острова второй такой б… Можно думать, что выражения мои недопустимо сильны, но это не так. Как бы я ни выразился, будет, уверен, слишком мягко.

Она торговала своим телом на улицах и площадях, в домах знати и в казармах. Особенно – в казармах, куда ее влекло количество участников, и она была последней, кто уставал от этих оргий. Когда же у солдат не было денег, чтобы заплатить за ее услужливое тело, она предоставляла его бесплатно.