Бромли планомерно превращался в лондонскую окраину. Увеличились транспортные потоки, пассажирские и товарные, открылась вторая железнодорожная станция, людям стало легче ездить в Лондон за покупками, а лондонским торговцам — конкурировать с местными. Вскоре в округе появились фургоны первых универсальных магазинов, армейских и флотских. Универсальные магазины начали высасывать последние соки из местных торговцев. Торговля банками для засолки огурцов или для варенья замерла. В господских усадьбах появились новые домоправительницы, которые были незнакомы с Джозефом и предпочитали покупать все нужное в больших магазинах.

Почему же Джо бездействует?

Бедная хрупкая женщина! Вечно раздраженная, усталая, чуть ли не половину своей полной разочарований жизни, проведшая в опостылевшем Бромли! Цепляясь за истины, которые она усвоила в пансионе мисс Райли, она ничему не научилась и ничего не забыла потом, в подвальной кухне. Каждый вечер, каждое утро, а часто и среди дня она молила Отца Небесного и Спасителя послать ей хоть немного денег, сердечного участия, чтобы Джо стал лучше и добрее — ведь он сделался таким невнимательным. Но это было все равно что писать сбежавшему должнику и ждать от него ответа.

Если не считать ответом то, как безжалостно и внезапно у нее отняли ее любимую Фанни, ее котеночка, ее девочку, такую чудесную, такую послушную. Это был ей урок. Ее Фанни была здорова и счастлива, а потом вдруг жар, судороги, и в три дня ее не стало, и единственный друг, которому можно это доверить, — ее дневник. Маленькие мальчики неспособны пожалеть свою мать; от Джо только и дождешься его «Ну-ну, Сэдди», а потом он отправляется играть в свой крикет; оставался, правда, наш Господь и Спаситель, но боюсь, что молчание его никак не упрочивало ее веру, приходилось горевать в одиночку.

Я уверен, что в душе моей матери что-то надломилось после того, как за два с лишним года до моего рождения умерла моя сестра. Ее простодушная вера дала тогда трещину и утеряла прежнюю основательность. При мне от всего этого осталась одна оболочка, пустые слова. Я не думаю, что она когда-либо сама себе в этом признавалась или даже до конца все понимала, но она не ждала больше защиты свыше от коварной судьбы. Господь безмолвствовал; он не приходил к ней даже во сне, и в ее подсознании таился страх перед этим молчанием, но она боролась с безнадежным взглядом на жизнь. Она продолжала твердить слова молитв — все с большей и большей страстью. Она хотела и меня приобщить к вере, чтобы спасти от мрачных мыслей и вообще от всяких сомнений. В свое время она сумела напитать беседы с моей сестрой надеждой на то, что Господь всегда обережет нас, и тем породила в ней раннее благочестие. Мое же сердце она не сумела затронуть потому, что и сама лишилась прежней благодати.

Я был и впрямь ужасным нечестивцем. Я боялся ада, поначалу не подвергал сомнению существование Отца Небесного, но никакие страхи и никакой испуг не могли заставить меня отказаться от мысли, что Всевидящее Око — это Старый Шпион и что Искупление, за которое я должен был возносить хвалу, — это либо обман и фальшь, либо кошмарный бред. Я чувствовал ложность этих понятий еще до того, как начал о них размышлять. Однако было время, когда я верил в Спасителя, насколько его история была мне доступна, как не сомневался и в существовании дьявола, хотя сызмальства вся эта материя вызывала во мне отвращение.

Когда-то я до смерти боялся ада. До такой степени, что лет до одиннадцати или двенадцати даже старался не обзывать своих братьев дураками. Но однажды мне приснился такой нелепый сон об аде, что я навсегда избавился от мыслей об этом устрашающем месте. В старом номере «Чемберс джорнал» я прочитал о колесовании. Мне начал сниться весь этот ужас, и в моих снах появился Господь в очень нехорошей роли: он разводил огонь под колесом, на котором медленно вращался грешник. Дьявол в этих снах не присутствовал; по простоте душевной я обратился прямо к Создателю.