Как всегда, в огромной, обставленной старинной мебелью комнате было холодно, несмотря на то что на дворе всеми красками сиял август. Олимпия поставила кофейную чашку на стол и резко произнесла:

— Я еще не готова. Придешь через полчаса, а пока продолжай распечатывать сегодняшнюю часть с того места, где остановилась.

— Мне надо уехать, — заявила Клэр. Надменный вид хозяйки больше на нее не действовал. Мысли занимали куда более важные вещи. — Звонила компаньонка матери. Лиз — моя мать — зовет меня. У нее слабое здоровье, она уже пережила один сердечный приступ. Не знаю, сколько буду отсутствовать. Я вас предупрежу о возвращении заранее. Я сама свяжусь с агентством и попрошу подыскать мне временную замену.

Чувство вины не оставляло ее всю дорогу до Ларк-Коттедж. Полгода назад, когда Клэр объявила о своем разводе с Джейком, Лиз была буквально ошарашена, несмотря на то что дочь сделала все возможное, чтобы преподнести эту новость как можно более безболезненно.

— Ты всегда говорила, что лучшего зятя нельзя и пожелать, — заключила она тогда и, почувствовав непрошеную виноватую нотку в своем голосе, попыталась убрать ее и говорить как можно более бодро. — Я не прошу тебя вычеркивать его из списка своих лучших друзей. Только пойми, что наш разрыв необходим нам обоим.

Как невыносимо трудно было притворяться, что она относится ко всему этому с легкостью! Как трудно было игнорировать слезы Лиз, когда та убеждала ее, что все пары иногда переживают трудные времена, даже стоят на грани разлада, и что терпение и доброжелательность с обеих сторон творят чудеса… Она говорила и говорила, пока Клэр не закусила губу, чтобы не закричать. Так и подмывало спросить мать, как она может рассуждать о том, о чем не имеет ни малейшего понятия. В конце концов, ее собственный брак оказался совершенно неудачным.

А еще хотелось броситься к Лиз, прижаться к ее груди и признаться, что их с Джейком брак никогда не был настоящим, что она согласилась выйти за него только потому, что он пообещал помогать Лиз деньгами, что она любит его больше жизни, а ушла от него потому, что иначе сошла бы с ума…

Но Лиз не должна этого знать. Поэтому Клэр, чтобы избежать ситуации, в которой боль станет совсем невыносимой, прошла на кухню заварить чай, и эта тема больше не затрагивалась. Только Лиз иногда сокрушенно вздыхала, открывала рот, словно хотела что-то сказать, но тут же его закрывала, тем самым показывая, что все еще об этом думает.

Через две недели, когда Клэр уже нашла работу у Олимпии Джорес-Темлин через агентство, которое знала еще до замужества, Лиз, казалось, наконец смирилась с происходящим. Но неизвестно, как это повлияло на состояние ее здоровья. Насколько сильно она беспокоилась о дочери и ее распавшемся браке?

Клэр отлично знала, что Лиз рассматривает блестящую партию дочери с «человеком, лучше которого только святые» как вознаграждение за ее собственное несчастное замужество. Возможно, Клэр следовало поменьше думать о собственных эмоциях и больше — о Лиз и вместо развода стиснуть зубы покрепче и остаться с человеком, которого любила и который, как это ни ужасно, никогда ее не полюбит. Тогда она смогла бы уберечь мать от потрясений и расстройств.

Но что сделано, то сделано, и ничего назад не вернешь, оборвала она себя. Их брак расторгнут, и теперь нужно поскорее забыть Джейка. Пока что это не удавалось. С каждым днем боль только усиливалась, и сожаление тоже. Но она жалела не о том, что любит его так самоотверженно, а о том, что Джейк никогда не сможет так же полюбить ее в ответ.

Если бы с ней связался его адвокат и она узнала, что Джейк начал бракоразводный процесс, она бы наконец заставила себя посмотреть правде в глаза и зажила бы своей жизнью. Но ни о чем подобном она не слышала с тех самых пор, когда он в полном молчании отвез ее в лондонскую квартиру, проводил до дверей и немедленно уехал…

Когда она подъехала к Ларк-Коттедж, начало смеркаться.