Некоторое время мы молчали — и я с наслаждением следил за тем, как последние осколки ледяного ужаса, совсем недавно заполнявшего мою грудь, тают от эха этих слов.

- Теперь ты успокоился? - спросил Ангел.

Я кивнул.

- Почему, спрашивается, нельзя было меня предупредить?

- Потому, — ответил Ангел серьезно, — что это не помогло бы. Видишь ли, нет никакой возможности доказать, что мой рассказ - не посмертная хитрость призрачного Павла, прячущего от себя страшную правду.

У меня екнуло в груди.

- Черт, - простонал я. - А вот это зачем надо было мне сейчас говорить?

Ангел захохотал. В этот раз он смеялся долго, очень долго — и мне показалось, что он разрастается надо мной в огромную электрическую тучу, откуда вот-вот ударит молния. Но все кончилось иначе — небесный хохот словно бы истощил его, и часовня вернулась к своему прежнему виду. Ангел сжался до размеров своей статуи - и я понял, что наш разговор обессилил его.

- Будь достоин своей великой свободы, -сказал он. — Завтра в Михайловский замок прибывает твой новый ментор Менелай. Он обучит тебя управлять Флюидом. Как только ты приобретешь необходимый минимум навыков, мы встретимся вновь. Приступай к тренировкам немедленно и ни на что не отвлекайся.

- Хорошо, — сказал я. — Могу я задать еще один вопрос?

- О чем?

- О Юке.

- Что ты хочешь спросить?

- Помните, вы спорили с другими Ангелами? Я не понял, почему вы сказали, что она -проекция моего сознания.

- Мы все проекции сознания друг друга, -сухо ответил Ангел.

- Но вы говорили, Оленьим Парком занимается Департамент Воды. И поэтому вы...

- Забудь про Юку и Олений Парк. До того, как ты завершишь тренировку, не смей даже думать ни о чем постороннем. Тем более о женских юбках.

-Но...

- Забудь хотя бы до конца занятий с Мене-лаем, — повторил Ангел. - А еще лучше - совсем. Теперь иди.

Я поклонился. Когда я снова поднял голову, Ангел стоял на своем прежнем месте в углу.

Выйдя из часовни, я поглядел на статую Павла Великого у входа. Павел держал в одной руке длинное копье - офицерский эспантон. Палец другой его руки был приложен к губам.

Павел советовал помалкивать, но стоящий рядом Франклин не слушался - и тихо-тихо пел.