|
Теперь вода стекала по моему лысому черепу, пропитывала бороду и проникала за воротник рубашки. Брр! И вот, пока я так сидел на сыром песке, совершенно вымокший, вдали от участливых и презрительных взглядов, к которым я привык, пока сердцебиение, вызванное падением, мало‑помалу успокаивалось, я вдруг вспомнил, как однажды во время одной из наших поездок в дельту Роны я по просьбе Орелин съехал с Солиньяргской дороги на проселок, обсаженный виноградниками, который привел нас к солисским лугам. С самого утра накрапывал дождь. Я остановил машину и выключил мотор. Мы вышли и сделали несколько шагов между лужами, чтобы разглядеть пасущихся быков, которые забеспокоились при нашем появлении и подняли свои рога в форме лиры.
– Максим, ты был когда‑нибудь в Трамбле? – Нет, никогда. – Его недавно купил Мореито. Сказал, что для меня. – Да? – Там я и думаю закончить свою жизнь. – Закончить? Почему закончить? Все еще только начинается. Быки стали удаляться от нас. Мы снова тронулись в путь. В тот момент, когда мы проезжали Солиньяргское кладбище, где она сейчас покоится, Орелин спросила меня, что я думаю о Мореито. Знала ли она, что о нем повсюду говорят? Я хотел было сказать ей об этом, но не люблю сплетен, и поэтому решил промолчать. Должно быть, Орелин была признательна мне за это, потому что до самого Нима тесно прижималась ко мне.
Где кончается воспоминание и где начинается мечта? Вчера после полудня я долго гулял под дождем в дюнах Эспигета и все время бессмысленно твердил про себя: «Ничего не пропало, ничего не пропало». Потом, возвращаясь с моря, я зашел в бар, чтобы просушить одежду. В баре было пусто, если не считать мертвецки пьяного типа в бушлате у стойки, который при моем появлении сразу же уцепился за мой пиджак и назвал меня капитаном. Я уселся на веранде возле батареи, подальше от него. Наверное, я выглядел как искупавшийся медведь, но меня это ничуть не смущало: я давно не обращаю внимания на косые взгляды. Официантка принесла капуччино, который я заказал при входе. Это была молодая женщина с грустными глазами и крапинками веснушек на скулах. Она могла бы быть красивой, если бы только захотела, но сегодня она была явно не в форме. – Вы журналист? – спросила она меня, увидев, что я делаю записи в блокноте. Чтобы не разочаровывать ее, я не ответил ни да, ни нет. – Я знаю, зачем вы здесь! – продолжила она. – Вы пишете о торговле наркотиками. Но вы опоздали, полиция арестовала яхту и накрыла всю шайку. Вечно вы появляетесь из‑за какой‑нибудь гадости. Лучше бы приезжали, когда ничего не случается. Я как раз начал насыпать сахар из пакетика в свой капуччино, но прервался и посмотрел на нее. – А чем развлекаетесь вы, когда ничего не случается? – Я разговариваю с клиентами. Мне понравился ее ответ. И сама официантка тоже. Чтобы рассеять недоразумение, я открыл блокнот и показал ей свой «репортаж»: несколько нот на пяти линейках, – начало мелодии, которая пришла мне в голову, пока я ехал. Она склонилась и сказала: – Ну и разыграли же вы меня! Поскольку она не знала сольфеджио, я сначала насвистел тему, потом напел. Ей понравилось: в мелодии был ритм. Она ушла, чтобы обслужить вошедшего рыбака, принесла ему мятный ликер, затем вернулась с двойным ромом, который я заказал. К тому моменту я уже выпил капуччино и выскребал ложкой сахар на дне чашки. – Вы играете на гитаре? – спросила она. – На фортепиано. – Вот уже два года я пою в одной группе. На испанском. Скоро у нас должен выйти диск. Вы знаете «Compay Segundo»? – Конечно. И Рубена Гонсалеса тоже. – Вот такую музыку мы играем. |
