Первые полчаса своего пребывания в этом мокром, холодном и неуютном мире Пашка занимался тем, что изо всех сил зажмуривал и широко распахивал глаза, заставляя себя проснуться. Он пребывал в полной и отчаянно-хладнокровной уверенности, что всё это сон. Даже интересный. Даже… МАМА-А-А-А-А-А-А!!!

Потом какое-то время Пашка вопил и бился головой о землю, истерично требуя, чтобы его «впустили», с чего-то решив, что вход — куда?.. — расположен именно в земле. Потом раз десять туда и сюда форсировал проклятый ручей, выкрикивая разную чушь, от одного упоминания которой в обычное время просто рассмеялся бы. Потом долго орал «помогите!», «пожар!» и даже сакраментальное «мамочка!», пока сам не услышал, что его голос обрёл монотонность муэдзина.

После этого Пашка хлопнулся пятой точкой в траву и ещё долго сидел, глядя на свои кроссовки. Пока до него не дошла всё-таки вся реальность резкого ветра, сырого холода и дождя, который то переставал, то начинал моросить снова.

Тогда он встал и побрёл по склону.

Почему он шёл туда, куда шёл, Пашка не смог бы объяснить даже под пыткой.

Потом пошёл снег. Не пошёл — повалил, моментально скрыв всё вокруг, как будто белой плотной шалью закутало мир. Но шаль-то тёплая. А снег был реально холодный, и когда таял, превращался в воду, которая, казалось, была ещё холоднее снега. Таял он в основном на Пашке, а на траве превращался в настоящий каток. На этом катке мальчишка в конце концов хлопнулся крепко и съехал по склону вниз метров на двадцать — прямо в болотце, покрытое снежной кашей. Встал, но с трудом, и понял, что руки почти ничего не чувствуют…

— Блин, — всхлипнул Пашка, — ну что ж это такое-е-е?!

Он сунул руки под промокшую рубашку. Тело обожгло холодом, мальчишка даже вскрикнул. Но руки постепенно начали шевелиться — сперва пальцы, потом все ладони. Пашка хотел выкарабкаться обратно, но потом плюнул и побрёл низинкой, чавкая кроссовками по жиже. Ноги постепенно переставали что-либо чувствовать, отогревать их было негде…

Замерзать не хотелось. Но Пашка не знал, что можно сделать и как спастись. Поэтому он просто тупо тащился, переставляя ноги, и почти не поверил, когда увидел в склоне — между двумя скальными зубцами, ощерившимися из мокрой травы сквозь то слабнущую, то вновь набирающую силы метель — чёрную щель.

— Пещера! — выдохнул он. И полез — наискось по откосу, падая, скатываясь обратно и карабкаясь вновь. Пашка не думал о том, что у него нет огня, что в пещере, в конце концов, может кто-то жить — кто-то типа медведя… Главным было уйти из-под снега.

Вблизи щель входа оказалась не такой уж щелью — два крепких мужика пройдут плечо в плечо. Пашка ввалился внутрь… и тут же остановился. Его собственное дыхание вернулось к мальчишке эхом откуда-то из чёрной непроницаемой глубины. Пашка вгляделся — и немедленно показалось, что там что-то шевелится.

Он подался назад. Но снаружи валил снег…

Сказать по правде — он расплакался. От страха и беспомощности. Мальчишка стоял на пороге и всхлипывал, не в силах войти глубже или выйти наружу… а холод между тем жадно высасывал из него капельки жизни.

Тогда он сел на месте, сжался в комок и обнял коленки руками…

…К счастью для Пашки, снаружи всё-таки была не настоящая зима. Не настолько холодно, чтобы можно было замёрзнуть насмерть, потому что в ближайшие несколько часов Пашка не двигался. Более того — он задремал, как это ни странно. Задремал от усталости, призрачного ощущения хоть какого-то тепла и непонимания происходящего, порядком истрепавшего нервы. А проснулся от того, что дрожал — непрестанно и неостановимо.

Снаружи вышло солнце — светило резко и тревожно, снег дымился, исчезая, лежали чёткие тени.