|
Но атмосфера здесь была удивительно плотной, она закрывала этот небольшой мир почти непроницаемой завесой. Причина такой плотности стала понятной, когда корабль вошел в атмосферу еще глубже. Этот мир, казалось, был сплошь одной громадной пылевой бурей, подхлестываемой и гонимой чудовищными ветрами. Куда бы ни смотрел Дайльюлло, всюду видел лишь передвигающиеся дюны да камни. В некоторых местах дюны перемахивали даже через горные хребты и ряды твердо‑породных остроконечных скал, в других же задерживались стенами высоченных, крепких камней. За этими гротескно выветренными стенами простирались длинные гладкие долины, имевшие более темный цвет, чем дюны. Дайльюлло не был точно уверен, что это за цвет. Песок или пыль могли быть какого угодно цвета – от светло‑желтого до красного, если исходить из условий Земли, но здесь в лучах зеленого солнца цвета были искаженными, странными, словно ребенок нарочно перемешивал их, чтобы увидеть, какую уродливую грязь можно создать.
– Не очень живописное местечко, – промолвил Дайльюлло. Гомес добавил что‑то еще более нелестное по‑испански, а Чейн, вновь оказавшийся в капитанской рубке и глядевший вперед через их плечи, расхохотался: – Если кто‑то захочет что‑нибудь спрятать там, где никто не захочет искать, так это и есть как раз то самое место. По внутренней связи из машинного отделения раздался голос Болларда: – Ничего пока не просматривается? И когда Дайльюлло подтвердил «ничего!», Боллард сказал: – Надо, чтобы нам подвезло поскорее, Джон. Эти крейсера возвратятся. – Молюсь, чтобы повезло. Самое лучшее, что я могу сейчас предпринять. Они пролетели над ночной частью планеты, пытаясь обнаружить хоть какой‑нибудь огонек; ничего не увидев, они отправились навстречу рассвету, который был не розовым, как на Земле, а зеленовато‑желтым и красновато‑оранжевым. За полосой рассвета, где солнце уже было высоко, из дюн поднималась цепь черных остроконечных гор, принимающая на себя удары песчаных волн. На другой, подветренной стороне горной цепи, защищенной от господствующих ветров, простиралась равнина, похожая по форме на веер и гладкая словно девичья щека. На равнине лежало то, что они искали. Едва взглянув, Дайльюлло понял, что ничем иным это быть и не могло; подсознательно он фактически еще раньше знал, как это будет выглядеть, знал с тех пор, когда Чейн вернулся с вхоланского склада с фотоснимками и пустым диском анализатора. Это быль корабль. Рассудок говорил: нет, не корабль, для него это чересчур колоссально; но глаза‑то видели: это действительно был корабль. Подобного корабля он никогда не видел раньше, даже во сне. Столь огромное судно невозможно запустить ни с одной планеты, его, конечно же, построили в космосе; обретя форму в какой‑то безвестной пустоте под руками и глазами бог знает каких строителей, оно стало плавучим миром – одиноким, свободным, без обязательного солнца или планет‑сестер. Миром длинным, темным, замкнутым в себе, миром, который был задуман и предназначен не для того, чтобы постоянно торчать на заданной орбите, а для того, чтобы свободно странствовать по просторам всего мироздания. Это судно далеко и путешествовало. А теперь вот лежит оно здесь, обретя свое последнее пристанище на этой жалкой планете, лежит со сломанным массивным каркасом, потерянное, мертвое, одинокое, наполовину погребенное в чужом песке. – Так вот что они от всех скрывали, – тихо промолвил Чейн. – Откуда же этот корабль прибыл? – спросил Гомес. – Кажется, совсем не из тех миров, которые я знаю. – Такой огромный корабль ни в коем случае не создавался для обычных полетов между известными нам мирами, – сказал Дайльюлло. В нашей галактике нет такой технологии, которая могла бы его построить. Корабль прибыл откуда‑то извне. С Андромеды, возможно. |
