В эту ночь Лиза с Турком впервые за много дней занялись любовью. Отдельная комната в мотеле сама по себе была крепчайшим любовным напитком. Они и не думали говорить друг другу что-то. Это было ни к чему. В комнате горела свеча. Лиза разделась, Турк тоже. Потом она задула свечу и нашла его на ощупь в тусклом из-за пыли лунном сиянии. Он пропах, как и она, но это уже не имело значения. Между ними пробежал тот же ток, что и всегда. Лиза мельком подумала: интересно, кому-нибудь из Четвертых, спящих среди этих развалин, слышно, как скрипит их кровать? Наверняка. Ну и хорошо. Может, это немного оживит их старческое бесцветное прозябание.

В конце концов Турк уснул, обхватив ее руками. Ей нравилось лежать с ним в бледном лунном свете.

Но вскоре ей пришлось высвободиться из его объятий, потому что она никак не могла уснуть. Она все думала о том, в какую же даль они забрались, и ей вспоминалась строчка из позабытого стихотворения: «На тонком краешке Нигде, сведенном к острому вопросу».

Ночь была холодной, и Лиза снова обвилась вокруг Турка. Она согрелась и уже засыпала, когда вдруг здание заходило ходуном.

Диане Дюпре тоже не спалось.

С ней в комнате были Сьюлин Муа, миссис Рэбка и Айзек. Она вслушивалась в дыхание мальчика и думала, насколько же его жизнь не похожа на обычную. Вырасти без матери и без отца: миссис Рэбка все-таки нельзя было назвать в полном смысле слова матерью, как и зловещие хлопоты доктора Двали мало походили на отцовские чувства. И при этом ребенок не искал ничьего участия. Непростое дитя. Упрямое.

Ей удалось уловить кое-что из того разговора, что состоялся вечером между Сьюлин Муа и доктором Двали.

Конечно, марсианка была права. Решившись «изучать» гипотетиков нетрадиционными методами, доктор Двали и миссис Рэбка повели себя не как ученые, а как паломники. В конце пути они ожидали то ли откровения, то ли искупления.

Та же жажда много-много лет назад чуть не довела до смерти и ее саму. Диана, связав свою судьбу с верой первого мужа, стала своего рода отшельницей. Тогда она и заразилась болезнью, от которой неминуемо должна была умереть, если бы не переход в то, что марсианин Ван Нго Вен назвал четвертой стадией, или зрелостью после зрелости.

Ей казалась, эта жажда осталась позади, с тех пор как она сделалась Четвертой. После курса долголетия в ее жизненном укладе постепенно взяло верх что-то трезвое, благоразумное, расчетливое. Она получила утешение, но и приобрела равнодушие. Она больше не пускалась на безрассудный штурм неба и прожила спокойную и достойную жизнь.

Но, может быть, она ошибалась насчет того, что имен но она оставила тогда за спиной, а что продолжала нести в себе, сама того не сознавая? Когда две линии на карте пересеклись, обозначая место, куда стремился Айзек, она впервые за долгие годы ощутила прежнюю жажду.

То же самое повторилось с ней, когда стало ясно, что Айзек способен считывать воспоминания давным-дав но умершего марсианского мальчика, которого никогда не видел.

Она размышляла: гипотетики помнят Эша. Что еще они помнят?..

Ее брат Джейсон умер после попытки контакта с ними. Помнят ли они это? Неужели они действительно помнят Джейсона?

А если она спросит об этом Айзека, заговорит ли мальчик его голосом?..

Она сидела на кровати, выпрямившись, словно чувствуя себя за что-то виноватой. И тут стены мотеля задрожали и зашатались. Она в ужасе подумала: вот и все — крепость взята, небеса обрушиваются на стены.

Турк только успел зажечь свечу, как толчки прекратились.

Да, подумал он, старая китаянка оказалась права. Землетрясения!

Лиза сидела на кровати, завернувшись в одеяло.

— Ты в порядке? — спросил он. — Это просто толчки.

— Пообещай, что мы не останемся, — сказала она.