— Ну и что с того? — спросила Диана, почти в панике.

— Айзек! — позвала Сьюлин.

— Прекратите! — выкрикнула миссис Рэбка.

— Айзек, ты меня слышишь?

Миссис Рэбка опять крикнула: «Хватит!», но тут едва слышно отозвался Айзек: «Да».

— Айзек, — спросила Сьюлин. — Ты помнишь Джейсона Лоутона?

Хоть бы он сказал «нет», взмолилась Диана.

— Да, — ответил Айзек.

— Что бы он сказал, если бы он был сейчас здесь?

Айзек прочистил горло. Голос его звучал как-то сыро и сдавленно:

— Он бы сказал: «Привет, Диана». Он бы сказал…

— Не надо, пожалуйста! — воскликнула Диана. — До вольно…

— Он сказал бы: «Диана, берегись. Это сейчас произойдет. Последнее…»

Что произойдет, они не успели даже переспросить. Оно уже началось.

Удары исходили из самой глубины земли, из меловых толщ. Здание содрогалось, полы ходили ходуном, ни о чем думать было уже невозможно, и этому не предвиделось конца.

ГЛАВА 27

Один Айзек видел, что происходит.

Он много чего видел, но мало что мог объяснить даже самым близким людям — миссис Рэбка и Сьюлин Муа.

Например, он видел себя. И яснее, чем когда-либо, несмотря на то что в разгромленной подсобке магазина царила темень. Не собственное тело, конечно, а присутствие гипотетиков в себе, выглядевшее чем-то вроде серебряной пряжи. Она слилась с его нервной системой, пустив в теле тонкие корневища своих волокон, которые сплетались и превращались в мерцающий столб, — это был его собственный позвоночник. Если б кто-то увидел его таким, каким он видел себя сам, этот кто-то, наверное, ужаснулся бы. Да и сугубо человеческая часть Айзека этому ужасалась. Но ее голос постепенно слабел и угасал, а другой, противоположный, наоборот, внушал ему: «Ты прекрасен, как электрический ток, как салют».

Трех женщин вокруг себя — миссис Рэбка, Сьюлин и Диану — он видел тоже перед собой, но их свечение было намного слабее. Айзек догадывался: это из-за курса Четвертых, благодаря которому в них просочилось немножко — совсем немножко — той жизни, что была в гипотетиках. Они выглядели расплывчато, как фонари в тумане, тогда как он себе казался сияющим прожектором.

Еще он видел, как падает пепел за окном. Для него это был звездный танец, где каждая звездочка сияет своим светом и теряется в общем сиянии. Но, какими бы яркими они ни были, он видел и то, что за ними, — особенно на западе.

Бесплотно-хрупкие машины гипотетиков падали не по случайным траекториям. Эти траектории сходились в том месте, где из толщи пустынных пород прорастало и поднималось что-то совсем древнее. Оно лениво ворочалось, как сонный бегемот, и опрокидывало буровые вышки, ломало насосы и трубы. Земля тряслась. Оно шевелилось снова и снова, по мере того как падал пепел, словно откликаясь на какие-то неведомые сигналы и оживая.

Вот оно заворочалось опять, как свирепый зверь. Земля уже не дрожала. Она ревела. Айзек-человек ничего не видел и не слышал, зато другая его часть внимала стону сдавленной до предела и надломившейся скалы, на которой стоял дом, слышала грохот осыпающихся стен. Айзек снова ощутил в горле едкий воздух, дышать стало трудно и больно. Но это не имело значения для той его части, что умела видеть.

Это машина, проносилось у него в голове. Огромная машина, рывками поднимающаяся из-под земли в темной пустыне в сотне или больше миль к западу. Это машина — но она живая. Машина, но живая.