— Тебе чего? — спросил он сердито и вместе с тем удивленно.

— Впустите меня, дядюшка, впустите!

Ее тихий плачущий голос мог бы тронуть любое сердце.

— Сперва скажи, чего тебе нужно! — возразил Гашпар.

— Молю вас, примите меня снова к себе! Дядюшка Петер прогнал меня из своего дома.

Тарноци рассвирепел, глаза его стали метать молнии.

— Вот как! Значит, выгнал тебя этот разбойник? Так ты теперь окончательно хочешь сесть на мою шею? Понимаю, понимаю. Но неужели ты считаешь меня совершенным ослом? Конечно, тебе хотелось бы еще больше опутать моего сына! Рано, рано принялась ты за это ремесло, козявка! Вон отсюда! А не то я собак напущу на тебя! Слышать о тебе не хочу, — крикнул Гашпар и захлопнул калитку.

И Аполка осталась стоять на улице, на холоде.

Еще час тому назад весь город завидовал ой — ей, жалкой игрушке в руках двух враждующих братьев. Еще совсем недавно она катила в великолепном экипаже, — и вот плетется теперь, боязливо прижимаясь к стенам домов, глухими переулками к дому Кливени. Грубый пьяница-писарь был сейчас ее единственной надеждой. Может, возьмет ее к себе в дом? А что, если и он откажется ее принять? Других родственников и знакомых у Аполки не было. Тогда останется один путь — головой в омут. Ваг, эта вечно спешащая река, неразборчива. Она принимает всех. Матушка-земля может порой сказать человеку: "Не нужен ты больше, чего тебе еще надобно, нет у меня ничего для тебя". А матушка-река ко всем добра и ласкова и сама приглашает: "Иди ко мне!" И стелет уставшему человеку пышную, в серебряных кружевах, постель.

Кливени оказался дома. Завидев. Аполку, он бросился к ней навстречу, расцеловал ее, а тетушка Кливени на радостях даже прослезилась.

— Ну, все-таки зашла, — приговаривал Кливени. — Навестить заглянула. Очень хорошо с твоей стороны. Черт побери, как ты похорошела! Ты, Аполка, сейчас похожа на распускающуюся лилию. Ну, показывай, что принесла нам, голубка ты наша!

Девушка грустно пролепетала:

— Только самое себя, больше ничего.

Затем она со всеми подробностями рассказала, как поступили с ней ее дяди. Краснея от смущения, она призналась, что причиной всему Милослав. Бедный Милослав, который сказал своему отцу, что хочет жениться на ней! Из-за этого на нее прогневались и дядюшка Гашпар, и переодевшийся камердинером дядюшка Петер.

— Ох, этот Милослав, он еще такой ребенок! Видите, что он натворил? Боже мой, боже мой!.. — причитала Аполка.

Писарь внимательно выслушал рассказ девушки, то хмурясь, то смеясь и приговаривая: "Ах, разбойники, ах, негодяи!" А когда Аполка кончила свой рассказ, он ласково сказал ей:

— Хорошо сделала, милочка, что сразу же вспомнила о своем добром опекуне. Это для меня большое удовлетворение. А ты с этого момента снова будешь нашей дочерью. И точка!

Заметив в ушах у Аполки красивые серьги с агатом, он радостно потер руки и, подняв глаза к небу, воскликнул:

— Ах, разбойники, ах, негодяи! Отпустить ребенка из дому, не дав ему ничего!

— Я буду работать, дядюшка.

— Не говори глупостей! Этими-то нежными, белыми ручками — и работать? Что я, нехристь, что ли?

— Да, но ведь вы, дядюшка, сами бедны и не сможете кормить меня бесплатно.

— Беден черт, доченька, потому что у него нет души. А у меня она есть, и я знаю, что чего стоит. Даже король не подбивает подметки золотыми гвоздями. Да я был бы величайшим транжирой, моя милая, если бы позволил тебе тяжелым трудом уродовать свою стройную фигурку, черт меня побери!

Девочка слушала, не понимая смысла его слов, и даже улыбалась при этом.

Аполка осталась в доме у Кливени.