— А все же хоть ты и именинник, а я не прощу, что ты не взял меня с собой на вылазку! — шепнул Чарнецкий. — Это не по-рыцарски!

И сейчас прибавил громко:

— Давайте кубки! Кубки!.. Выпьем за здоровье пана Стефана, его супруги и их утешения в жизни! А если нет чего другого — то хотя бы водой!

— Нет, нет! — перебил приор. — Не печальтесь! Еще найдется что выпить за здоровье хороших людей; я первый выпью… маленькую рюмочку. Виват, пан мечник!

Пушки без устали гремели, музыка играла вовсю, и люди беззаботно веселились, как будто в нескольких шагах от них не стояла грозно смерть и разрушение!

Прошло добрых полчаса, пока не вспомнили, что пора и на стены. Однако как-то так случилось, что со вчерашнего дня точно забыли даже о существовании шведов; все чувствовали, что они сделали последнюю попытку и что гроза миновала.

Пошел Замойский, а вслед за ним хор музыкантов, от двери к двери, под гул пушечных выстрелов.

Радость, царившая на Ясной-Горе, все еще окруженной кольцом шведских войск, была странным совпадением, как бы насмешкой над их позором и бессильной злобой. Там, вокруг стен, царила унылая тишина и страх; по лагерю бродили озябшие, бледные, больные тени и волчьим оком поглядывали на монастырь. Гул орудий, хотя паливших холостыми зарядами, больно отдавался в ушах шведов. На земле, у ног, виднелась то струйка замерзшей крови, то развалившееся колесо, то вырытая снарядом борозда. Жалкие костры дымятся, не грея, у закопченных в дыму палаток; речь тоскливая, как на похоронах; каждый сводит итоги своим потерям и страданиям…

И темная ночь закрыла своим пологом, с одной стороны, шумную радость, с другой — постылое, понурое сомнение в своих силах.

С наступлением ночи внезапно был отдан приказ выступать. Но в крепости об этом не знали. В темноте, как воры, шведы с большей, чем обычно, охотой стали собираться в обратный путь; снимали с батарей орудия, нагружали повозки, убирали палатки.

Только Констанция во рву заметила сборы шведов и в великой радости побежала к воротам и так стала стучать костылем, точно хотела их выломать.

— Господи Иисусе Христе! Что с тобой? — закричал брат Павел, отрываясь от столика, — пожар, что ли?..

— Впустите, впустите! — орала во весь голос нищая. — Я с доброю вестью!

Брат Павел поспешил открыть калитку, хотя уже отзвонили "ангела мирна".

— А что? — спросил он.

— Шведы собирают пожитки и отступают, — скороговоркой сообщила старуха. — Снесу эту колядку в монастырь.

И побежала шибко… Она застала всех в сборе в трапезной и, как привидение, остановилась в дверях. По пути она успела немного собраться с мыслями и не торопилась обрадовать братию радостной вестью, но хотела насладиться предстоявшим эффектом.

Когда присутствовавшие заметили нищую, ксендз Страдомский торопливо собрал со стола остатки хлеба и яств в корзину и вышел навстречу Констанции.

— Вот твоя доля колядки, служка Матери Божией! — сказал он.

— И я также пришла к вам не без приношения, — отвечала она, улыбаясь.

— Ну, что же ты принесла?

— Прощальный привет от Миллера.

— Как? Где? Письмо?

— Не письмо, а только поклоны.

— Что ты болтаешь? Какое он дал тебе поручение? Выкладывай! — стал допытываться тревожно ксендз Страдомский.

— Никакого… да только… шведы уже идут к возам, собираются и отступают.

Отец казначей побежал к настоятелю.

— Отче приор! Благодарение Богу! Шведы отступают, шведы отходят!

Едва разнеслась эта весть, как раздался такой радостный крик, что, казалось, стены трапезной рухнут.