— Стой! — крикнул Калинский. — Стой, баба! Говори или пропадешь, что делается в монастыре?

— А! Ксендз-приор здоров, здоров, слава Богу, и ксендз Игнатий, и отец Бенедикт, и ксендз Марцелий, все здоровы! Матерь Божия царствует, ангелы поют, святой Павел ходит по стенам…

— Это сумасшедшая, от нее мы ничего не узнаем, — сказал Калинский. — Отпустите ее!

— Стреляйте и трубите! — скомандовал Вейхард. — Не видно живой души!.. Стучите в ворота, тогда хоть кто-нибудь отзовется, живо!

Но вот не спеша открылось окошечко над форткою, блеснул свет, и Вейхард приказал пока не стрелять, когда голос из ворот спросил:

— Во имя Господа Бога, скажите, что это за шум и ночное нападение?

— А наконец людской голос! Калинский! Поговори с ними. Полковник быстро направился к краю поднятого моста.

— Скажите, — обратился он громко по направлению к фортке, — что проходящий отряд войска его величества шведского короля Густава требует, чтобы ему немедленно отворили ворота.

— Кто командует отрядом? — спросили из-за ворот.

— Граф Ян Вейхард Вжещевич.

Свет исчез, голос замолк, а начальники простояли порядочно времени на дожде, прежде чем с ними снова заговорили:

— Ченстохов не признает другой власти и короля, кроме всепресветлейшего Яна-Казимира; короля Густава не знает; по какому праву он может требовать повиновения? Гарнизон в нем не нуждается.

Вейхард, услышав это, чем более был уверен в успехе, тем сильнее разгорелся гневом:

— Ах, трутни! — крикнул он по-немецки. — Если не хотите попробовать огня, сейчас же откройте мне ворота!

— Ворот не откроем! — ответили коротко.

— Прошу впустить посла в монастырь! — отозвался Калинский и, обращаясь к Вейхарду, шепнул:

— Это ничего, я сам пойду и улажу все это дело.

— Отлично, только поскорее, полковник, а то дождь мочит нас, и уже поздно, — ответил чех, закутываясь в плащ.

Немного погодя по переброшенной доске Калинский не без страха, перебравшись через ров, вошел через узкую фортку в ворота. Тут было совсем темно, и несмотря на протесты, ему завязали глаза, взяли под руки и быстрым шагом провели далее через ворота и дворы, потом в какое-то здание, где наконец ему развязали глаза. Он увидел себя в монастырской келье, слабо освещенной, в обществе нескольких монахов, стоявших и смотревших на него в глубоком молчании.

Калинский почувствовал себя немного взволнованным, но быстро оправился, дерзко обвел взглядом бессильных старцев; ему показалось, что он видит испуг на их лицах, и, бросив грозный взгляд из-под нахмуренных бровей, он закричал:

— Почему не отворяете ворота?

— Кому же и по чьему приказу? — спросил очень спокойно приор.

— Мы пришли с графом Вейхардом занять Ченстохов от имени его королевского величества короля Карла-Густава.

— Мы Карла-Густава не знаем! — возразил Кордецкий, перебирая четки.

— Это что за речи? Знаете ли вы, чему можете подвергнуться за такую дерзость? — продолжал Калинский. — Вся страна уже подчинилась шведам, Варшава взята, города заняты; если будете сопротивляться нам, четыре тысячи солдат немедленно взберутся на стены и предадут огню вас, монастырь, костел и все ваше имущество.

— Воля Божья! — ответил невозмутимо Кордецкий со вздохом и, внимательно всматриваясь в лицо старосты, добавил: — Пан староста брацлавский, вам ли, католику, поляку, как неприятелю нападать ночью на святое место, на жилище Матери Божьей, угрожать слабым и беззащитным монахам, производить шум и грозить пожаром? Вам ли, которые должны бы защищать нас, поднимать оружие и восставать против Матери Владычицы?

Лицо Калинского на мгновение покрылось краской стыда, но стыд придал ему более наглости.