Въезжаю в деревеньку. Останавливаю «копейку» у кружевной ограды, за которой виден красно-коричневый коттедж. Озираюсь. Отца, насколько мне известно, убили где-то здесь. Задумчиво уставляюсь в землю, точно надеясь в хитросплетении травы и опавших листьев отыскать разгадку. И вздрагиваю, услышав:

– Смотришь, где батяню твоего угрохали?

Поднимаю голову.

Возле меня стоит дед в рыжей дырявой кожанке и донельзя заношенных брюках непонятного цвета, заправленных в кирзовые сапоги. На небольшой голове – лихо набекрень – офицерская полевая фуражка советских времен без кокарды и ремешка. Там, где полагается быть бороде, короткая седая щетина. В шельмоватых мигающих зенках – такие, наверное, бывают у леших, – горит непонятный огонечек. Старикан не спеша вынимает из кармана мятую пачку сигарет без фильтра, закуривает, кашляет, смачно сплевывает.

– Вот тут они лежали, – он указывает корявым пальцем на утоптанную землю метрах в пяти от меня. – А возле машина стояла. Белая. Иностранная. Той бабы, которая здесь живет, – дед мотает головой в сторону коттеджа.

– Откуда тебе известно, что именно здесь их убили?

– Так менты на это место целой кодлой понаехали. Копошились, искали чего-то. Всю деревню переполошили.

– А с чего решил, что я его сын?

– Похож, – коротко отвечает леший, слегка касается пальцами фуражки и бредет вдаль.

– Слушай, дед, может, выпьем? – предлагаю ему вслед.

Старик делает налево кругом и возвращается.

– Я не пьющий, хотя по молодости здорово зашибал. Так у нас в деревне почитай половина мужиков алкаши. А которые не пьют, те зашитые… Ладно, скажу, что знаю. В ночь убивства ковылял я по Трактовой улице, вот по этой самой, на которой сейчас стоим. Люблю глядеть на божий мир и радоваться, какой он красивый да ладный, недолго уж мне осталось на него любоваться. Смотрю, машина остановилась возле этого дома. Здесь баба из города живет, Стеллой кличут. Заковыристое имечко.

Старикан ухмыляется. Слово Стелла он произносит, твердо выговаривая букву е.

– Вылезла, значит, Стелка из машины, – продолжает он, – чтобы калитку свою отворить. Тут парень к ней и сиганул. Он, видать, на той стороне улицы ошивался. Ну и пырнул раза два или три. Она вскрикнула и упала. У машины фары горели, а убивал он аккурат перед фарами. Так что я будто в зале был, а они – Стелка и убивец – вроде как на сцене.

– А мой отец когда появился?

– А сразу. Я по одну сторону от Стелкиного авто стою, а родитель твой по другую нарисовался. Мрак кромешный, а у меня к тому же глаза плохие, доктор говорит, катаракта, язви ее в корень. Так что я поначалу не уразумел, кто это. А он – парню, да строго так: «Чего это вы тут делаете?» Ну, тот его и прикончил. Не иначе как с перепугу.

– Парень какой из себя? Низкий, высокий, толстый, худой?

– Убивец-то? Так объясняю же, темнотища была. Да он еще капюшон на башку накинул. Когда мимо меня пробежал, я прямо-таки обмер. Ну, думаю, заметит – мне капец. Но он промчался, как вихрь. А куда – понятия не имею. Ускакал он, а я ноги в руки и пошел. И сам не знаю, в какую сторону. Ничего не соображаю. Вообще. Потом вроде слегка оклемался, гляжу, а я на весовой. Забрался в сарайчик – там всегда дверь отворена, лег на лавочку и закемарил.

– Так ты, стало быть, даже не проверил, умерли они или живы?

– Не понял, что ли? Страшно мне стало. Чуток не обделался.

– А ведь это, дед, подсудное дело. Ты людям не помог. А если они еще живые были?

– Посадить хочешь? – ухмыляется старикан.