*

На вопрос Дарёны, можно ли ей отправиться на границу встречать мать и братьев, Лесияра ответила:

— Конечно, милая. Без сомнения, их дорога сюда была непростой… Тем радостнее им будет увидеть тебя сразу же, на въезде.

И вот, Дарёна дышала гулкой тишиной соснового бора, стоя у входа в лесную избушку — зимовье, расположенное ближе всего к дороге, по которой должны были приехать дорогие гости с запада. Плечи ей грела надетая внакидку новая шубка — подарок княгини, а голову Дарёна держала в холоде, чтобы шапка не мешала слушать. Где-то в лесу незримо притаился пограничный отряд Радимиры в плащах землисто-травяного цвета, а княжеские телохранительницы несли свою службу, оцепив избушку. Устойчиво расставив великолепные длинные ноги и опираясь на мечи в ножнах, на Дарёну они не обращали внимания: она находилась внутри оцепления, а их пристальные взгляды были направлены наружу, за пределы кольца. Лёгкая робость, которую девушке всегда внушал сумеречный лес, теперь отступила: чего бояться под охраной? Нельзя было не заметить, что в свою личную стражу Лесияра набрала самых ладных и статных, рослых и сильных воительниц. Дарёна ловила себя на том, что невольно любовалась гридинками.

Истекал второй день ожидания. Как бы Дарёна хотела, чтобы в миг встречи с матерью рядом с ней стояла Млада… Тогда она могла бы сказать: «Матушка, вот моя суженая, моя избранница. Прошу твоего благословения на нашу свадьбу». С мыслью о том, что синеглазая лесная сказка, мурлыча, свернётся рядом с ней на супружеском ложе и будет согревать её пушистым боком, девушка уже свыклась. Это казалось ей таким же естественным и правильным, как то, что солнце встаёт на востоке, а заходит на западе. Разлука с этими глазами, то льдисто-твёрдыми, как синие яхонты, то по-летнему глубокими и чистыми, как горная горечавка, стала для неё мучительнее, чем она предполагала. Дарёна скучала по ощущению тёплой мягкой шерсти под пальцами, по щекотному касанию обнюхивающей её усатой морды, по тяжести могучих широких лап. Лада… Да, это слово сладко ложилось в сердце и вёртким воробышком легко срывалось с языка, теперь она могла так назвать Младу. Вот только вернулась бы её любимая чёрная кошка с этого треклятого задания живой и здоровой!.. Мысль о том, что её может вдруг не стать, Дарёна отталкивала от себя со скорбным ужасом, как чёрный сгусток хмари. Бррр, нет, об этом лучше не думать.

Лучше думать о семье, с которой она скоро воссоединится. Радятко с Малом, должно быть, здорово выросли… От княгини Лесияры она узнала, что теперь у неё не двое братьев, а трое: мать стала-таки женой Вранокрыла… Стала, но приняла правильное, по разумению Дарёны, решение от него убежать. В Белых горах её ждал тёплый приём: при избушке-зимовье уже второй день поддерживалась горячей баня, чтобы гости могли сразу же по приезде прогреться и очиститься от ошмётков хмари, а на печи настаивался отвар яснень-травы. Для бани был заготовлен можжевельник, срезанный подле ближайшего святилища Лалады — особого места силы, где проводились обряды посвящения, а воду взяли из ключа, бившего в Лаладиной пещере. Такое сочетание средств смывало хмарь любой густоты и снаружи, и изнутри. Но самыми тёплыми были глаза Лесияры, блестевшие ярче прекраснейших самоцветов, когда она самолично заботилась о необходимом для встречи, проверяя всё, вплоть до последней веточки можжевельника. В этой рачительности сквозили нежность и волнение, которые княгине удавалось прятать от всех, кроме Дарёны, знавшей историю её знакомства со своей матерью.

Стоило девушке обратиться мыслями к Лесияре, как та вышла из низенького лесного домика, сложенного из толстых брёвен. В её глазах, осенённых грустной синевой сумерек, читалась тревога.

— Где же они? — вздохнула правительница женщин-кошек, вглядываясь в тёмные верхушки сосен.