— Мне пора, — вздохнула незнакомка. — Вечный круговорот — это то, что не под силу изменить даже мне. Но не печалься! — Улыбка путеводной звездой обнадёжила Дарёну и подарила земляничную горсть прощального тепла. — Весной мы снова встретимся, и я расцелую тебя с головы до ног, мрррр… — Васильково-смешливый задор заискрился в ласково смежившихся в щёлочки глазах. — Лучами солнца, дыханием ветра, лепестками яблонь. До встречи, Дарёнка.

«Зачем ты уходишь?» — хотелось горестно воскликнуть Дарёне. Но незнакомка прощалась, унося с собой щебет птиц, смех ручьёв, яблоневую пургу, колко-щекотный кузнечиковый стрекот трав… Вместе с ней уходило что-то светлое, улыбчивое, оставляя в душе длинные вечерние тени грусти.

А под лопаткой шевельнулся коготь боли, возвращая Дарёну в мучительную телесность, в беспросветную явь, на спину злому зверю тоски, который уж если взбрыкнёт — так убьёт оземь и душу, и сердце. Из слабой, скованной печалью груди выполз стон — бледная сумеречная тварь с длинным узким телом, не знавшим солнца.

— Ну, ну… ш-ш, доченька, всё уж позади, — прогудел рядом согревающе-знакомый голос. — Три дня без памяти пролежала, но справилась… Выздоровела.

Ресницы путались, цепляясь друг за друга, не хотели размыкаться. Большая шершавая ладонь, закалённая пламенем Огуни, коснулась щеки, и слёзы помогли ресницам расклеиться и пропустить немного зыбкого света масляной лампы. Призрачно-слабые руки Дарёны проползли со вздохом по телу, по-детски маленькие по сравнению с этой сильной кистью, и легли на неё доверчиво, чтобы подольше удержать её у щеки. Тычась в ладонь мокрым носом, Дарёна жалобно всхлипнула. «Цветанка», — заныло сердце.

— Ну, полно, голубка, а то и я с тобой заплачу, — растроганно промолвил голос. И добавил с задумчивым вздохом: — Говорила ж я тебе: будешь за неё цепляться — погибнешь. Так чуть и не вышло.

«Где она?» — хотела спросить Дарёна, но речь ещё не слушалась её.

— Отпустили эту оборотнюшку, — отвечая на её мысленный вопрос, сказала Твердяна, чью блестящую голову с чёрной косой Дарёна наконец разглядела над собой, выпутавшись из плена ресниц. — То, что она твою мать с братьями помогла доставить сюда, княгиня зачла ей в заслугу, а потому её оставили в живых и выпроводили восвояси.

Матушка, братья… Сердце понемногу оживало, снова впуская в себя всех дорогих людей. Самого младшего братишку Дарёна так и не разглядела, зато ей послышался голос Млады, сказавший: «Горлинка моя». Впрочем, она боялась поверить в него: а вдруг это сон? Она столько грезила о возвращении чёрной кошки, что это вполне могло ей и привидеться.

— И Млада тут, — опять ответила на её мысли Твердяна. — Отлежаться ей надо: хмари наглоталась… Ждана с детками в зимовье пока остались: колец своих им ещё две седмицы дожидаться, не споро они куются — чай, не простое украшение. Матушки-то твоей колечко у Млады сохранилось — то, которым они с нею так и не повенчались когда-то, да только княгиня ей новое заказала — от себя. А Младу она щедро наградила. Столько золота отвесила, что свадьбу можно устроить — весь белогорский край обзавидуется.

Цветанкино имя осталось шрамом на сердце, а её удаляющаяся в туман тень вызывала в глазах солёное покалывание. По страшному пути уходила васильковоглазая и ветреная подруга — пути, ведущему в ночную Марушину юдоль. Не побежать следом, не вернуть, не взять за руку и не оградить от хмари — ничего не могла Дарёна сделать для неё.

— На Нярину не забывай ходить, — напомнила Твердяна.