|
Она никогда не заговаривала с девушкой первая, даже смотрела в её сторону редко, а если и случалось, то взгляд Твердяны обдавал Ждану прохладой. Пустота и ветер, как в чистом поле… К супруге своей Твердяна обращалась с шутливой почтительностью, величая ту своей госпожой и владычицей, и не скрывала удовольствия во взгляде, когда любовалась округлостями Крылинки. С внучками она всегда была ласкова, никогда не прогоняла, когда те забирались к ней на колени, и рассказывала им предания старины… К Рагне Твердяна относилась тепло, как к родной, с Гораной и Младой держалась просто и сдержанно, но за этой внешней сухостью и суровостью крылась большая привязанность. А вот на младшую дочь, Зорицу, Твердяна смотрела так, как не каждый влюблённый смотрит. Её грозный голос, сильный и зычный, весь какой-то взъерошенный, точно дикий зверь, всегда становился кротким и ласковым, когда произносил: «Зоренька…» При этом в нём дрожали такие обожание и страсть, что становилось даже страшновато при мысли о том, что она могла сделать с обидчиком своей дочери.
Для Жданы же, казалось, не было места ни в её сердце, ни в доме. «Я чужая здесь», — вздохнула девушка, пытаясь проглотить сухой ком горечи в горле. Не могли излечить эту горечь ни зелёные горные склоны, ни таинственная сень под еловыми лапами, ни пружинистые подушки мха под ногами, ни причудливые бороды лишайника на стволах… Ни, наверное, даже гордый гром водопада и ясная радуга, блестящая в облаке брызг под лучами солнца. «Жданка… Что ты говоришь! — нахмурилась Млада, прижимая девушку к себе. — Какая же ты чужая, коли мы нашли друг друга, даже разминувшись на смотринах?» «А твоя родительница считает, что вместе нам не быть, — сдавленно выговорила Ждана. — Хоть ничего она и не говорит, но от её взгляда мне холодно становится. И даже тепло всех остальных от этого меня не спасает». На несколько мгновений светлый лоб Млады омрачился думой, взгляд посуровел, остро заблестев. Размышление было недолгим. «Не горюй, лада моя, — решительно сказала она. — Спорить с моей родительницей мы не будем, а сделаем по-своему… Если тебе плохо там, перебирайся ко мне. Правда, у меня жить не так удобно, как в родительском доме, да и скучно: застава моя — в глухомани, и голос человеческий можно услышать только в крепости, которая в тридцати вёрстах… Ну, да ежели и соскучишься — кольцо-то при тебе, можешь в любое время матушку, Зорьку и Рагну с малыми навестить. Миг — и ты у них». В тот же день Млада и показала Ждане свою заставу — одинокий дом на берегу небесно-синего озера. Роскошным убранством он не отличался, но построен был крепко и добротно, имел прохладный погреб для съестных припасов, обложенный камнем колодец и баню. Столовалась Млада в основном в крепости Шелуга — на противоположном берегу озера, и из съестного в доме имелась только мука, мёд и солёная рыба. А порой, перекидываясь в кошку, она и вовсе могла не думать о приготовленной по-человечески пище, довольствуясь пойманной в лесу добычей. Впрочем, постоянно сырым мясом она не питалась — иногда тянуло и на людские разносолы. «С припасами — дело поправимое. Наладим. Что нам надо? Хлеб, крупа да овощи — этим можно в крепости разжиться, а остальное мы и сами добудем: в лесу дичи полно, грибов и ягод, а в озере — рыбы. Рыбку я люблю… — Мурлыкнув и по-кошачьи сощурив глаза, Млада потёрлась носом о щёку Жданы. — Поскромнее тут, конечно, чем дома-то, у матушки под крылышком, да ничего — с голоду не помрём. Лишь бы вместе быть». Прохаживаясь по деревянной площадке перед домом, огороженной резными перилами, Ждана всматривалась в небо над верхушками деревьев. Торжественную тишину звонкими яхонтами украшали только голоса птиц, гулко отдающиеся эхом… Хорошее место, спокойное и величественное, таинственно-красивое. |
