Является мальчик.

Энгалычева подай!

Мальчик приносит несколько старых книг в серо-синей обертке.

Очки!

Мальчик приносит очки.

(Надев их, Ласуков читает. По мере чтения лицо его делается беспокойнее. Наконец в волнении он начинает читать вслух.) "При ощущении тяжести в животе, урчании…" (Он прислушивается к своему животу, с ужасом.) Урчит! урчит! (Продолжает читать.) "…боли под ложечкой, нечистоте языка, позыву к отрыжке…" К отрыжке? (Насильственно рыгает.) Так, и отрыжка есть! (Читает.) "…нервической зевоте…" Что, зевота? Ну, зевота страшная целый вечер! (С наслаждением зевает несколько раз, приговаривая беспокойным голосом.) Вот и еще! вот еще! (Читает.) "…жару в голове, биении в висках…" (Пробует себе голову.) Так и есть: горяча! Ну, биения в висках, кажется, нет. (Пробует виски.) Или есть?.. Да, есть! точно есть!.. Прошу покорно… начинается тифус, чистейший тифус… Ай да грибки! Угостил!.. Не поставить ли хрену к вискам? или к ногам горчицы?.. а не то прямо приплюснуть мушку на живот?.. (Кричит.) Горчишников!

Является мальчик.

Скажи повару… нет, поди! ничего не надо!

Мальчик уходит.

Лучше подожду, пока начнется… вот и Энгалычев пишет: не принимать решительных средств, пока болезнь совершенно не определится! (Он закрывает глаза и ждет. Проходит несколько минут.) Начинается… или нет? (Он приподнимается, и вся фигура его превращается в вопросительный знак; он прислушивается к своему животу, пробует себе лоб, виски, живот.) А, вот началась! началась! (Эти слова кричит он так громко, что мальчик в прихожей вздрагивает, просыпается и осматривается безумными глазами.) Нет, ничего!.. Лучше я чем-нибудь займусь, так она тем временем и начнется… определится… тогда и меры приму… А чем бы заняться?.. А!.. Энгалычев!

Является мальчик.

Холодно?

Мальчик. Холодно-с.

Ласуков. Очень?

Мальчик. Очень.

Ласуков. Не будет ли завтра морозу? Спроси-ка, где моя шуба, да вели принести сюда!

Мальчик уходит в дверь направо.

Посмотрим, посмотрим, что теперь будет. Уж давно я ждал…

Является Анисья, женщина лет тридцати, очень полная, с белой болезненной пухлостью в лице. На плечи ее накинута пунцовая кацавейка, не закрывающая, впрочем, спереди платья, которое висит мешком на ее огромной груди. Голова Анисьи довольно растрепана; в ушах ее огромные серьги, а на висках косички, закрученные к бровям и заколотые шпильками, от которых тянутся цепочки с бронзовыми шариками, дрожащие при малейшем движении. На ее белой и толстой шее два ряда янтарных бус, которые тоже трясутся и дребезжат. Она останавливается у стола в небрежной позе и спрашивает протяжным голосом, с некоторым беспокойством.

Анисья. Вы спрашиваете шубу, Сергей Сергеич?

Ласуков (нежно). Да, моя милая, шубу. Хочу посмотреть. Я ее с прошлой зимы не надевал. Может, переделать понадобится… Где она у вас сохраняется?

Анисья (протяжно). Да где?.. (Останавливается с разинутым ртом и думает.) Да в шкапу лежит… больше ей негде лежать…

Ласуков. И табаком переложена?

Анисья. Переложена.

Ласуков. Ну так пускай принесут.

Прозвенев своими цепочками и булавками, Анисья медленно и в раздумье уходит.