Фотографий нигде не было. Но они здесь, где-то рядом. Анжелика Федоровна это чувствовала.

— Ты что, старая? У тебя совсем крыша поехала?

В пылу поисков Анжелика Федоровна и не услышала, как Зойка вернулась. На ней был мокрый платок и старенький плащ, в котором она выбегала в гастроном внизу.

Длинная острая игла страха пронзила старуху. Страха и неожиданного стыда. Но запал решимости был еще велик.

— Я хочу получить свои фотографии. Изволь мне их вернуть. Слышишь? Немедленно.

На какое-то мгновение можно было подумать, что беспомощная старуха превратилась в прежнюю хозяйку дома. Спина распрямилась, голова надменно вздернулась, в глазах читалась непреклонность.

Зойка вошла в комнату, стягивая мокрый платок.

— Что ж ты, дура старая, никак не уймешься? — с суровой усталостью сказала она. — Что ж ты мне кровушку пьешь, а? Сказано же: лежи тихонько в кроватке своей и сопи в две дырки. Что ты тут мне устраиваешь?

С каждым произнесенным словом старуха все больше горбилась. Глаза ее тускнели. Руки беспомощно пытались натянуть на зябкое тело ночную сорочку.

— Что ты мне тут воюешь, а? Не отвоевалась, да? Не отвоевалась?

Зоина фигура с каждым мгновением тяжелела, наливалась отчаянной, истерической мощью. Скрученная на ходу газета хлопнула Анжелику Федоровну по плечу. Та пискнула и зажмурилась.

— Просила же человеческим языком — не ползай по квартире! Просила человеческим языком! — все повышала голос Зоя. — Ноги бы тебе твои переломать! Грохнулась бы башкой своей посреди коридора! А мне тебя каждый раз таскать? И убирать за тобой по всей квартире?

— Перестань! — взвизгнула надтреснутым фальцетом Анжелика Федоровна, не замечая своих слез. — Прекрати немедленно! Как ты можешь со мной так? Я хочу свои фотографии! И все. Отдай их мне!

Зоя молча подхватила ее под мышки и ловко поволокла обратно в спальню.

— Пошла прочь! Прочь! Прочь! — причитала Анжелика Федоровна.

Устало бросив хозяйку в постель, Зоя поправила растрепавшуюся прядь и погрозила пальцем:

— Только попробуй, пикни мне еще раз! Ни челюсти своей не увидишь, ни телевизора. И радио заберу. А цветы тронешь — руки пообрываю, как эти листья. Так и знай.

Дверь спальни захлопнулась с загробным звуком. Анжелика Федоровна, сжавшись в комочек, плакала безутешными слезами.

«Как глупо, как глупо! И ведь ничего сделать не могу», — думала она, вдруг увидев себя отчетливым, ясным, не затуманенным старостью взглядом. Каждый ее день был шагом назад. И каждый раз она боялась себе признаться в этом. Придумывала разные оправдания для своих немощей. Только Зойка ничего не придумывала. Дождалась она своего часа. Дождалась.

* * *

Подъезжая к Минску, Кристина всеми силами старалась удержать переполнявшую ее радость. Будь она в вагоне одна, закричала бы и запрыгала, как сумасшедшая дурочка Миа на Рипербан напротив рок-пивной «Гроссе Фрайхайт, 36», исполнявшая свои ненормальные пантомимы в любую погоду. Хотя если уж на то пошло, человек, умеющий просто радоваться жизни, не такой дурак, как это могло бы показаться со стороны.

Милая Миа! Возможно, ты была единственным счастливым человеком в том проклятом городе. Каждый мог быть счастлив, если не осознавал своего несчастья. Кристине только и оставалось, что брать с нее пример — запереться в собственном мире и отгородиться от невыносимого зловония реальности.