Через несколько недель, в очередной раз позвонив Давиду, я услышал её голос.

- Что ты там делаешь? - произнесли мои губы, хотя ответ был очевиден.

- Местная я, - ответила Соня, - тутошняя, живу теперь здесь.

За окном накрапывал бойкий дождик литовского августа. Я долго ходил по улицам, не замечая мокрой одежды и светофоров.

На одном из перекрёстков меня остановил милиционер и принялся что-то втолковывать укоризненным тоном. Потом, внезапно осекшись, предложил отвезти домой.

Очнулся я в парке под горой Гедиминаса. Солнце уже село, и туман, поднимаясь над Вильняле, постепенно окутывал деревья и скамейки вдоль центральной аллеи. Вдруг нестерпимо захотелось уехать далеко-далеко, к тёплому морю, к людям, которые не только говорят на другом языке, но и живут по-другому...

Отъездная беготня потащила меня за собой, словно жестянку, привязанную к хвосту собаки. Закрутились, застучали колёса, ударили друг о друга зубья шестерён. Первый неровный звон ушиба о булыжник, за ним ещё один и ещё - да как пошло плясать, гудеть и переливаться - лишь успевай прикрывать пылающие уши.

Бечёвка лопнула только в Вене. За окном съемной квартиры Сохнута частыми белыми точками висел снег, такой же, как по ту сторону границы. Паркет мягко потрескивал под ногами, осторожно звонили большие часы на стене. Каждая снежинка словно завершала предложение в бесконечном послании с неба.

На Соне я женился по любви и жил с ней в каком-то беспрестанном вихре эмоций и предчувствий. Теперь же романтическое отношение к браку мне казалось абсурдным. Единство сердец при ближайшем рассмотрении оборачивалось союзом потребителей; любить рыбу значило её есть.

"На Святой Земле всё пойдёт по-другому, - решил я. - Жену подберу не по запаху волос, а по убеждениям. И вообще, с этого момента моя жизнь будет опираться исключительно на Закон и Разум".

Из аэропорта я отправился в ешиву, рассчитывая провести в ней несколько месяцев. Но Учение захватило меня целиком.

Вскоре я познакомился с очаровательной англичанкой. Она приехала в Израиль полгода назад и тоже училась в Бней-Браке, на семинаре для религиозных девушек. Мы встретились два раза и через месяц поженились.

Поначалу её английские привычки меня раздражали; вместо "ой" жена восклицала "ауч", а на завтрак готовила не яичницу, а кукурузные хлопья с молоком. Но спала она крепко и никогда не видела снов. За это я простил ей хлопья, постоянные разговоры по телефону и любовь к английской королеве. У нас уже четверо детей, и всё идёт как нельзя лучше. Соня полностью ушла из моей жизни, лишь иногда по утрам мне кажется, будто подушка жены, как прежде, пахнет клубникой. Но это, вне всякого сомнения, просто чепуха.

Незадолго до конца молитвы я подошёл к Давиду и пригласил вместе позавтракать в большой сукке, построенной рядом с синагогой.

Сукка была полна тени, узорчатой и трепещущей на ветру.

Листья эвкалипта шуршали по крыше, натягивались и хлопали полотняные стены. Мы уселись в конце стола, накрытого белой скатертью, и долго молчали, не зная, с чего начать разговор.

- Вы тоже в Бней-Браке? - наконец спросил я.

- Да, но совсем недавно.

Что-то в нём переменилось, особенно во взгляде. Словно кто-то другой, бесконечно более мудрый, рассматривал меня через глаза Давида.

После завтрака я спросил, почему он не молился. Вернее не спросил, а только намеревался задать вопрос, но он остановил меня мягким движением руки.

- Последние годы я полностью посвятил Учению - начал Давид. - Вставал после полуночи, когда духовное поле очищается от потоков эмоций, и до утра окунался в тайны скрытого Знания.