Монолиты фундамента лаборатории были выброшены из земли, раскрошены. Я не ожидал, что лаборатория Алексеева столь велика. В таком здании могли работать по меньшей мере человек полтораста, но я с удивлением узнал, что у Алексеева было только тридцать четыре сотрудника.

– Там кто‑нибудь уже был? – спросил я, указывая на развалины.

– Нет, слишком сильная радиоактивность… С такой еще никто из нас не имел дела, – ответили мне. – К счастью, период полураспада невелик, что‑то около двух дней, так что мы скоро сможем проникнуть в центральные помещения.

– А как в отношении внешних материалов? – спросил меня пожилой человек с темной тростью кизилового дерева в руке. – Вы не в курсе дела?

– Внешние материалы? – спросил я. – Что вы имеете в виду?

– Важно установить все внешние связи лаборатории, список веществ и приборов, полученных за последние дни, ее заказы подсобным предприятиям – словом, все нити, которые связывали Алексеева с внешним миром. Разве что‑нибудь могло сохраниться в этих развалинах? Эх, Алексей Алексеевич… – Он отвернулся от нас и, опираясь на палку, быстро зашагал к своему автомобилю.

– Кто это? – спросил я.

– Расстроился старик, – сказал мой спутник. – Еще бы, он очень близко знал Алексеева… Это Топанов, не слышали?

– Он, кажется, философ?

– Да, и к тому же неплохо ориентируется в наших вопросах. Опубликовал две или три философские работы, связанные с проблемами современной физики. А потом замолк. Говорят, опять ушел на партийную работу, в Отдел, науки…

В этот же день меня включили в комиссию.

Перед нами проходила масса различных документов, присланных из организаций, имевших деловые связи с лабораторией Алексеева: бесчисленные накладные, чертежи последних заказов, списки оборудования, перечни журналов, книг, иностранных статей, переведенных по требованию Алексеева и его сотрудников.

Наконец, когда радиоактивность несколько снизилась, аварийная команда в специальных комбинезонах, наподобие тех, которые используются при чистке ядерных реакторов, принялась за свой опасный труд. От мощных механизмов, доставленных грузовыми вертолетами, протянулись по всем направлениям блестящие тросы толщиной с человеческую руку. Согнувшись под тяжестью стальных гаков, люди набрасывали их на обломки того, что еще так недавно радовало глаз своей архитектурной стройностью и целесообразностью… Звучал сигнал, и лебедки оттаскивали в сторону глыбы железобетона, расчищая путь к сердцу здания. И вот показался бронированный колпак над главным залом в цокольном этаже. Колпак был теперь похож на небрежно сорванную кожуру апельсина. Громадные трещины, извиваясь, расходились от его вершины, и всю ночь электрические резаки вгрызались в металл, озаряя темноту вспышками синих искр.

Вот он, главный зал… По специально расчищенному проходу подъехали санитарные машины. Они должны забрать останки людей. Людей, еще так недавно живых, полных огня… Вытянувшись, склонив на грудь головы в капюшонах, молча стояли вдоль прохода аварийники, суровые люди суровой профессии.

К нам быстро подошел руководитель команды. Он жестом показал, чтобы мы к нему не приближались, и глухо заговорил сквозь маску:

– Неожиданное препятствие… Под металлическим колпаком оказался какой‑то прозрачный стекловидный материал необычайной твердости, необычайных свойств… Пневматическое зубило из сверхтвердого сплава ломается, не оставляя на его поверхности даже царапины. В зал невозможно пробраться.

– А электрическая дуга? – спросил кто‑то.

– Пробовали, не берет… Не берет, и все!

– А если подойти с другой стороны? – предложил я.