«Ты их не понимаешь, потому что их невозможно понять. Ты их не понимаешь, потому что ты хороший сын. Ты не понимаешь, как тебя может ненавидеть какой-нибудь антисемит. Ты не понимаешь этого, потому что сам никогда бы не поступил, как этот человек».

«То есть?»

«Ты бы, прочтя статью, не схватился бы за ручку, чтобы написать такое глупое письмо».

Тогда Лео, казалось, успокоился. Но минуту спустя на его лице снова мелькнула тень страха.

«Знаешь, чего я боюсь?»

«Чего?»

«Как это воспримет газета?»

«И как она должна это воспринять?»

«Из-за меня они потеряли читателя. К тому же ревностного католика».

«Какая большая потеря!»

«Не шути, прошу тебя. Не сейчас».

«Ну же, профессор, подумай! Ты представляешь, сколько читателей у „Коррьере“? А представляешь, сколько писем от таких же психов они получают каждый день? Да у них ведра должны быть переполнены этим мусором!»

«А если у меня отберут рубрику?»

«Из-за такой ерунды?»

«Да, из-за такой ерунды».

«Я не думала, что для тебя это так важно. Ты же всегда жаловался, что эта рубрика отнимает у тебя время, которое ты мог бы потратить на написание более серьезных вещей, отрывает от работы. Это не будет большой трагедией. Кроме того, ты же не собирался быть журналистом…»

«На самом деле эта рубрика важна для моей карьеры. По-моему, она что-то вроде гарантии жизни моего отделения».

Рахиль понимала, что карьера и отделение здесь ни при чем. Эта рубрика служила только для того, чтобы потешить тщеславие Лео. Но ей не хотелось указывать открыто на нарциссизм и маловерие супруга. И потом, ее впечатлил испуг Лео, вызванный таким несущественным происшествием. Неужели самообладание Лео так легко нарушить?

Рахиль видела все стадии кризиса. Не меньше ее поразил и тот факт, что для успокоения мужа было достаточно обычного телефонного звонка от редактора газеты, который как ни в чем не бывало поинтересовался у Лео тоном, с каким обращаются к ценному сотруднику, готова ли очередная статья или только в процессе написания. Не прошло и минуты после того, как Лео положил трубку, и Рахиль наблюдала полное преображение мужа. Он снова был на коне, в форме, готовый к бою. Он даже показался Рахили выше ростом.

Но то, что происходило сейчас (следствие и прочее) было гораздо серьезнее. Это Рахиль знала точно. И в данном случае реакция мужа тем более удивляла ее. Как и следовало ожидать, на этот раз газета повела себя несколько иначе. После первых расследований в больнице главный редактор сам позвонил Лео и очень вежливо объяснил, что следовало бы «всего лишь приостановить, но не прерывать» сотрудничество. В тот момент Рахиль была рядом с мужем, и с ним беседовали, как с нашкодившим школьником. Она смотрела на него, в то время как он продолжал повторять: «Понимаю. Ясно. Никаких проблем. Да конечно. Да, да, не беспокойтесь. Благодарю вас, я тоже думаю, что все образуется. Конечно, я с удовольствием загляну к вам». Даже положив трубку, Лео держался так, будто перед ним стояла не жена, а главный редактор, вызывавший у него такое уважение. Он вел себя так, будто проверяли его выдержку. Если бы Рахиль не знала хорошо своего мужа, она бы подумала, что он совершенно спокоен. К сожалению, она знала его слишком хорошо. А следовательно она прекрасно понимала, что за его внешним спокойствием скрывается сильное волнение. Парадокс заключался именно в этом. Если в случае с таким пустяком, как анонимное письмо, Лео нашел в себе силы выразить свое беспокойство, то перед настоящей угрозой он пасовал.