От реки Тэтон черноногие двинулись на север к реке Дюпюйе, оттуда — к реке Два Талисмана и, наконец, к реке Крутой Берег. Здесь бобров было мало. Мы с Питамаканом сделали промах: отправились в первый день на охоту. Только на следующий день пошли мы разыскивать местечко, где бы расставить наши западни. Но оказалось, что другие ловцы уже заняли все лучшие места около плотин, возведенных бобрами.

Мы пошли берегом южного притока реки и после полудня добрались до глубокого каньона, где не было никаких плотин и мазанок, построенных бобрами. Что нам было делать? Мы хотели принести в форт пятьдесят бобровых шкур, и нам не хватало тринадцати, а индейцы предполагали вернуться с реки Крутой Берег назад в форт Бентон.

Мы присели отдохнуть у края тропы, тянувшейся вдоль склона горы над каньоном. Вдруг Питамакан воскликнул:

— Слушай, мы еще поймаем тринадцать бобров! Видишь эту тропу? Она ведет через Спинной Хребет Мира проложена племенами, живущими по ту сторону Хребта, — плоскоголовыми и кутенаи. По этой тропе они спускаются с гор на наши равнины и охотятся за нашими бизонами. Ты видишь, что этим летом никто не ходил по тропе, да и теперь никто не пройдет, так как надвигается зима. Там, за горным хребтом, много рек и ручьев; конечно, в них водятся бобры. Завтра мы туда отправимся, и через несколько дней у нас наберется пятьдесят шкурок.

Этот план мне понравился. Оставив западни на тропинке, мы вернулись в лагерь, чтобы приготовиться к путешествию. Конечно, мы решили уйти тайком, ни слова не сказав Белому Волку, который мог помешать нашей затее.

В сумерках мы привязали неподалеку от лагеря двух лошадей и незаметно наполнили порохом и пулями наши патронташи и пороховницы. Мы проснулись на рассвете, когда все еще спали. Взяв с наших постелей две тяжелые бизоньи шкуры, мы потихоньку вышли из вигвама, оседлали лошадей и тронулись в путь. Позавтракали мы сушеным мясом и бизоньим жиром.

Тропа привела нас к тому месту, где мы оставили западни. Захватив их, мы поехали дальше. Подъем был легкий, и к полудню мы поднялись на вершину хребта. Дальше тропа тянулась вдоль узкого гребня, соединявшего хребет с высокой горой. С юга гребень этот срывался в пропасть, а вершина его напоминала лезвие зазубренного ножа; здесь нельзя было ни пройти, ни проехать. Северный склон, более отлогий, был усыпан камнями; за узкой полосой также зияла пропасть.

Вот по этому-то отлогому склону и пробегала тропа, но сейчас ее не было видно: давно здесь никто не проезжал, и следы копыт стерлись. Я стоял и смотрел, как скатываются по откосу камни и комья глины. Вздрогнув, предложил я Питамакану вернуться, но он и слышать об этом не хотел.

— Я уже бывал здесь раньше, — сказал он, — и знаю, что нужно делать. Я проложу тропинку, по которой мы поведем лошадей.

Взяв длинный и узкий камень, он начал выдалбливать тропу вдоль откоса, сбрасывая в пропасть куски глины. Я напрягал слух, но не слышал, как ударялись они о дно пропасти. До ближайшего выступа было не меньше ста шагов, но Питамакан быстро прошел это расстояние и вернулся ко мне.

Проложенная им тропинка годна была скорее для койотов, чем для лошадей, но Питамакан заявил, что она достаточно широка, и смело повел свою лошадь. Мне ничего не оставалось, как следовать за ним. Когда часть пути была пройдена, задние ноги моей лошади соскользнули с узкой тропинки, и она едва не покатилась по откосу. Пытаясь ей помочь, я потянул за повод, но земля начала осыпаться у меня под ногами. Видя это, Питамакан ускорил шаги, а затем побежал вместе со своей лошадью, крикнув мне, чтобы я следовал его примеру.

Никогда не забуду я этого перехода! И я и моя лошадь выбивались из сил, стараясь удержаться на узкой тропе. Камни срывались у нас из-под ног, и земля осыпалась, куда бы я ни ступил. Когда наконец мы добрались до выступа, где ждал нас Питамакан, моя лошадь была взмылена, а я обливался потом.