Ник задирается ко мне, я шутя даю ему сдачи, и мы оба со смехом валимся в траву под оглушающие звуки рока, в которых я вдруг разбираю слова песни Энди Блэка «Это мое Воскрешение» и застываю, услышав знакомый голос…

– Картер, сейчас же иди домой! Тебе пора! Ты уже изрядно нализался, а если учесть, что тебе нет восемнадцати… Чувак, это слишком!

Нет, я обманул. Один секрет от Ника у меня все таки есть.

Алекс. Снова он. Пришел за мной – сраная паинька. Такой же правильный и вышколенный, каким я его помню.

Я пьян и натянут, как струна. И волна куража шибает меня, сжимая пальцы в кулак. Этим кулаком, вскочив на ноги, я разрезаю воздух перед собой, пытаясь достать Алекса.

Это не первый мой алкоголь и не первая сигарета. Она падает и гаснет, и я пинаю ее носком кроссовка, достаточно крепким, чтобы врезать кому нибудь по яйцам. Чтобы как следует наподдать.

Так мне кажется. И так есть на самом деле.

– На хер иди! – я подаюсь вперед, но спотыкаюсь и ударяюсь плечом о чью то тачку. Матерюсь, оборачиваясь. – Да пошел ты! – ору, пытаясь схватить Алекса, но оседаю задницей на пол, и слышу в ответ «Заткнись!».

Плевать! Я запускаю в него пустой бутылкой и снова посылаю подальше. Алекс умер, а я жив, и мне решать, заткнуться или орать во всю глотку.

– Эй, чувак! Ты кому это? – Ник ловит меня за ворот футболки и швыряет на землю. Навалившись сбоку, заключает в захват. – Ты перебрал, придурок, успокойся!

Но где там. Музыка в колонках стихает, и все оборачиваются в нашу сторону. Сдвигаются ближе, отчего ночной воздух, разгоряченный жаром потных тел и дымом костра, становится плотнее.

Здесь все любят зрелища, и кто то из парней громко смеется, называя меня «Психом». Но уже через пару мгновений, в которые я успеваю сбросить с себя Ника и оказаться на ногах, захлебывается стоном, согнувшись пополам.

Даже пьяный я сильнее и быстрее каждого из них, и готов доказать это столько раз, сколько потребуется.

«Картер, остановись… Картер!»

– Алекс?!

Я готов поклясться, что вижу его – своего брата. Он стоит у края обрыва, на границе света и темноты, в джинсах, майке и расстегнутой рубашке, у которой подогнут воротник. Его темные волосы над чистым лбом взъерошены, губы приоткрыты, словно он еще не закончил разговор, а в синих глазах горит прежний свет надежды – мальчишка мечтатель с легкой улыбкой, от которой в моей темной душе всегда отступали тени.

Алекс.

Даже мертвый, он продолжает верить в меня и видеть другим. Отличным от этой паршивой своры молодой дряни, окружившей нас, и мне никогда не узнать ответ: «Почему?»

«Почему не я, Ал?»

Однажды я пообещал тебе, что никогда не задам себе этот вопрос. Но я соврал. С тех пор, как ты погиб, я задаю его себе каждый день. Каждую долбанную секунду, в которую остаюсь наедине с собой и своим отражением, я спрашиваю себя: «Почему?!». И это разбивает сердце.

«В ту неделю моего наказания я сдержал обещание, как ты просил. Я пришел домой под утро лишь на следующую ночь, и это не оказалось сюрпризом для отца. Его старший сын всегда жил по своим правилам, и он был вынужден начать с этим считаться, как я и рассчитывал. Но ты – нет. Ты всегда был упрямым.

Мы стояли с тобой на углу Четвертой улицы и сквера, в котором столько раз играли в детстве, неожиданно столкнувшись здесь нос к носу ранним вечером – такие одинаковые и вместе с тем разные, и спорили.