В общем, разобрав все по этому дню, я каждому бойцу выдал наручные часы из своих запасов и личное оружие. То есть пистолеты, основное они уже получили и практически за день освоили. Только Томской полагался пистолет, и она его имела. Наган у нее был. Будут трофеи, поменяю его ей на «вальтер», свой я отдать не мог, он под глушитель был сделан. Снайперам я выдал «парабеллумы» с глушителями, завтра опробуют, как и Гусеву с Егоровым, Семен получил единственный, что у меня был, «парабеллум» с длинным стволом. Так сказать, артиллерийская модель. Носить их им разрешалось или на тренировках, или когда прибудем на фронт, раньше светить было запрещено. А то рядовые бойцы — и пистолеты на поясницах. Это только Томская как командир его имела законно.

После того как все разъяснилось и все были представлены друг другу, я оставил своих подчиненных в казарме, и они начали знакомиться более близко. В десять был отбой, следующим утром подъем, и после зарядки в амбаре ехали на базу и тренировались. Эти семь дней мы тренировались вместе с парнями, осназовцами с курсов, где готовили командиров. Командовал ими Михаил, мой знакомый инструктор, отвечающий за стрелковую подготовку, он тоже отправился с нами. Все парни были вооружены СВТ и имели изрядный запас боеприпасов. В общем, времени было мало, но немного группа была сбита, и прошли совместные тренировки, то есть ребята начали привыкать друг к другу. Так что в данный момент в вагоне находилось семнадцать моих подчиненных, я был восемнадцатым. Командовал группой я. Ах да, Шмель в этот раз остался дома. Сестрички и дежурный присмотрят за ним. Спал он на старом ватнике у меня под койкой.

Сидя у двери вагона, я улыбнулся, вспоминая, как в первый день знакомства сбросил телогрейку и предстал перед глазами подчиненных с новеньким орденом на груди. О нем только Толик знал и дежурный, для остальных это было шоком, что их командир орденоносец. А для сорок первого это было мегакруто.

— Темнеет, — погасив самокрутку и убрав остатки в кисет, сказал старшина. Опытный, видать, вон как табак бережет, фронтовик.

Не знаю, есть у него награды или нет, но свою я оставил на базе, вместе с документами, остальные так же сделали. Если что, вернут родне, кому — они знают. Это не предчувствие или еще что, просто практическая жилка. Я об этом подумал заранее.

— Да, ночью прибудем, — кивнул я и, встав — хватит дышать свежим воздухом, вернулся на свое место, улегшись рядом с Толиком. Накрывшись шинелью, я тоже задремал.

Проснулся я от грохота сцепки, эшелон тормозил. Заметив в дверях знакомого старшину, который через открытую дверь смотрел наружу, пробормотал:

— Кажется, прибыли.

С этим я не ошибся, мы оказались на какой-то узловой станции, буквально забитой эшелонами. Некоторые уходили обратно, другие прибывали.

Если бы не шум станции, мы бы услышали, как вдали грохочет канонада, но вспышки на горизонте явно показывали, что бои идут даже ночью. Как бы немцы в очередной раз не прорвали фронт. Сегодня утром, когда мы отходили от Москвы, никто мне ничего подобного не сообщал, видимо позже двинули, в обед или под вечер.

Пока Толик командовал, проверяя, все ли парни забрали из вагона, я прошел к начальнику станции, сильно уставшему железнодорожнику. Тот минуты полторы непонимающе моргал, но потом неуверенно кивнул и сказал:

— Была машина для химиков. У крайнего пакгауза стоит.

Вернувшись к вагону, я взвалил на плечи баул и сидор и повел тяжело нагруженных бойцов к ожидающей нас машине. Начальник станции не ошибся, именно нас ждал водитель, что дремал в кабине. Пока бойцы устраивались в крытом кузове, он запустил двигатель «ЗИСа», я сел в кабину, и мы покатили в сторону фронта. Как сообщил боец, до того было километров тридцать, ходят слухи, что фронт был прорван немцами. Хотя это, конечно же, лишь слухи, но грохочет подозрительно и слишком близко.