— Какой сообразительный парень мой напарничек. Догадался, пока ехал сюда в одиночестве, да?

— Я все понимаю, кроме одного — зачем мы здесь торчим?

— Что ж, позволь мне сделать предположение, сынок. Держу пари, что ты провел прошлую ночь, трахая Кэтрин Трэмелл? Я прав? Так вот, когда ты трахал эту паскудину, я вернулся в управление, потрахался с нашим паршивым компьютером и кое-что выяснил. Я не хотел делиться с тобой своими открытиями, а потом подумал: да черт с ними. Сделаю ему напоследок прощальный подарок.

— Прощальный подарок? А куда это я ухожу?

— Это решится сразу после того, как твоя свихнутая бабенка проткнет тебе горло палочкой для льда. В рай, в ад — кто знает. Мне остается только догадываться.

— Ты сегодня с самого утра так и сыпешь шуточками, Гас.

— Да, за это меня и любят женщины, за чувство юмора. — Он стал подниматься по ступенькам здания полиции. — А теперь пошли, Ник, нельзя столько времени испытывать терпение симпатичного полицейского.

Оказалось, что их ждала женщина-полицейский, сержант по имени Жанетта Кашман, возглавлявшая отдел по борьбе с преступностью среди подростков в Клоувердейле, состоявший из трех человек. Дело Роксаны Харди разбиралось до ее прихода сюда, но она все о нем знала.

— Это было самое жестокое преступление, которое когда-либо совершалось в юном возрасте, — сказала она, — во всяком случае, в нашем городе. До этого вся подростковая преступность сводилась здесь к довольно безобидным шалостям, проделкам на спор — ребята могли прокатиться с ветерком на украденной машине, взломать кондитерский автомат или придумать что-нибудь еще в этом роде. Так было после пятидесятых годов.

Ник и Гас понимающе кивнули. В своем детстве они тоже отдали дань подобным шуточкам.

— После трагедии в семье Харди и был организован мой отдел. Когда Роксана Харди убила своих братишек, все были уверены» что Клоувердейл вот-вот захлестнет волна преступности. Так мы и возникли. Но больше подобных происшествий наш город не знал. По крайней мере, пока. В основном мы разбираем драки среди подростков.

— Вы не покажете нам досье, сержант? — попросил Ник.

Кашман ждала этого вопроса. Она пододвинула к ним папку с бумагами.

— Пожалуйста. Но вы не имеете права делать выписки без разрешения начальства.

— Не беспокойтесь, — сказал Ник.

Первое, что он увидел в серовато-коричневой папке, была черно-белая фотография двух маленьких мальчиков, сделанная в саду вскоре после убийства: казалось, они лежали в какой-то грязной луже. На самом деле, это была не грязь, а кровь; фотограф, снимавший малышей, особенно четко и ясно постарался запечатлеть глубокие зияющие раны на их тонких шейках.

Ник видел в своей жизни немало мертвых тел и на местах преступления, и на блестящих, глянцевых, беспощадных фотографиях вроде этой. Но в этом снимке было нечто особенно отталкивающее, Ника даже чуть затошнило. Поражала жестокость ребенка, убившего таких же детей в мирном пригородном садике. Жертвам было приблизительно семь и девять лет. В папке лежал и снимок Рокси, но он был сделан не фотографом из полиции. Его вынули из семейного альбома. Со снимка смотрела девочка с косичками и пластинками на зубах, она улыбалась в объектив чьего-то старого «кодака».

— Сколько же ей было лет, когда она сделала это? — спросил он Кашман.

— Четырнадцать. Я же сказала, это было самое жестокое преступление среди малолетних. Ей следовало бы повременить с убийством четыре года, если она хотела, чтобы ее судили как взрослую.

Ник был озадачен.

— Но Салливан сказал, что ничего существенного в прошлом и никаких столкновений с законом у нее не было.