— Но ты никогда ничего не умеешь придумать.

— А что же тут придумаешь?

— Не допускать его.

— Прекрасно. Как же это?

— Есть тысяча средств. Выгнать его из дома, запереть бумаги и поехать в город, там тебе дадут совет и найдут средства.

— Прогнать его, когда он так уже влез в контору, что и ваша милость не могла оторвать его оттуда. Что же, я его за двери выпихну?

— Ты вечная разиня! — отвечала пани. — Что мне до этого! Как постелешь, так и выспишься, а я сейчас выезжаю.

— И я с тобою.

— Для чего?

— Что же я здесь буду делать?

Пани важно прошлась по комнате, пожала плечами, позвонила и приказала вошедшему слуге запрягать коляску.

Созванные служащие тотчас же собрались. На лицах их было тоже видно замешательство.

Один старый кассир, Яков Полякевич, стоя за другими с грустным лицом, ждал спокойно, но безучастно, приказаний. Старый слуга, он один только не пользовался беспорядком, скорбел о нем, но не имел силы остановить графа.

Холостой, безродный, всем сердцем привязанный к своим господам он рад бы был спасти их, но один ничего не мог сделать. Весь двор давно уже не считал Полякевича Божьим созданием: все над ним смеялись, а более еще над аккуратностью, с которою он записывал в реестры деньги, которых никогда в глаза не видал. Яков не обращал на это внимания и делал по-своему. Хотя касса давно уже была в руках управляющего, однако же, пан Яков весьма подробно знал о всех приходах и вносил их в книгу.

Приказав всем приготовиться к сдаче счетов и объявив, что пан Сусель уже не будет с этой минуты управлять имением, Остап отправил всех вон из канцелярии, сделав знак Полякевичу, чтоб он остался. Альфред при прощании с Остапом, указал ему на Якова, как на самого верного служителя.

Уходившие посмотрели искоса на пана Якова.

— Ты уже давно здесь, — обратись к нему, сказал Остап, — и от тебя я всего более могу научиться. Граф поручил мне тебя, как вернейшего своего слугу, помоги мне познакомиться с делами и людьми.

— Милый пан мой, — сказал тихо Полякевич, показывая пальцем на дверь, — много надо тут говорить, много делать и много переделать.

— Есть ли что-нибудь в кассе?

— У меня давно уже ничего нет, — отвечал Яков, надевая очки. — Но по приходу и расходу оказывается по моим ведомостям, что должно бы находиться 2 злотых, 15 грошей. Вот книжка. Уже лет пять, как в кассе никогда разом пяти злотых не было, — добавил он с выражением.

— Куда же делись деньги?

— Пан управляющий заблаговременно назначил их на текущие расходы.

— А реестр приходов?

— Формальные должны быть у него, у меня же мои собственные, писанные только из любопытства: по ним, пан, можно тоже немножко доискаться, пусть пан эту книжку просмотрит. Тут каждая вещь записана в точности.

— Благодарю, — сказал Остап, взяв книжку. — Надеетесь ли вы получить в сию минуту сколько-нибудь доходу?

— При хорошем порядке должно бы было получить, — отвечал Полякевич. — Продан новый хлеб, последний из запасных магазинов, нанимали матросов.

— Деньги за матросов не принадлежат кассе?

— У нас, пан, принадлежат.

— А еще?

— Что же? Разве за лес купцы принесут.

— Может, прежде времени заплатили?

— По контракту видно, что должны были выплачивать частями.

При этих словах явился управляющий, рассерженный.

— Что ты слушаешь, пан, — воскликнул он, — этого старого болвана? Это празднолюбец, дармоед.