Кузьма вертел шапку в руках, желая искренно попросить за дочь, чтобы ей можно было остаться в Скале, но не собрался с духом. Целуя руку Остапа, он приблизился к нему, посмотрел пристально и выразительно ему в глаза и рукой показал на Марину, которая посматривала сквозь слезы то на отца, то на мужа.

— Старый мой, — сказал тихо Бондарчук, — ты, может быть, это легче поймешь. Я, вероятно, здесь недолго пробуду, где же мне тут с женою хозяйничать? Вот еще бы несколько недель, и я бы к вам воротился.

— Но ей скучно… — сказал шепотом старик.

— Но я прежде вам об этом говорил, и вы согласились.

— Это правда, но сердцу нельзя приказывать.

— Пусть же останется Марина, — сказал Остап, — я на это согласен, две мили не Бог весть какое расстояние, я буду о ней осведомляться.

— А для чего же за две мили, — проговорила Марина, — я и здесь никому не помешаю. Разве мне много надо? Лишь бы был уголок, краюшка хлеба, да кувшин воды. Я буду сидеть тихо, спокойно, а если прикажете, то никто и не увидит меня.

Он почувствовал на себе действие этой полной упреков просьбы, но не мог или не хотел уступить.

— Милая Марина, — сказал он ей, — разве ты не сделаешь для меня того, о чем я в первый раз прошу тебя?

— Вы, — горячо воскликнула Марина, — желаете многого. Если хочешь, чтобы я не верила тому, что говорят люди, то не отталкивай же меня.

— Опять, — вскричал Остап, вскочив. — Опять то же самое! Не упоминай об этом!

— Тс, тс, — шепнул испуганный Кузьма, толкая ее локтем, — оставь это в покое.

Марина снова расплакалась и уселась на пол, заливаясь слезами. Кузьма посматривал то на нее, то на зятя, Остап ходил взад и вперед большими шагами.

— Пусть остается, пусть остается, — сказал он после минутного размышления. — Пусть останется здесь, я позволяю. Вот изба твоя, Марина, — добавил он. — Вот двор твой… Далее ни шагу.

Сказав это, он выбежал в сад почти в отчаянии, как помешанный от страдания и горести. Он возвратился поздно ночью и принялся за работу, за которой застало его наступившее утро. Марина сидела, съежившись в углу, дремлющая, но не спящая, со взором, устремленным на него, испуганная и грустная, она напрасно ждала утешительного слова, взгляда. Наконец дорога, которую она сделала, самое страдание усыпили ее. Остап бросил перо, запер сам ставни, посадил слугу караулить ее и уехал.

Одолев первое грустное потрясение от встречи с Мариной, Михалина успокоилась, более хладнокровно глядя на свое положение. Она только теперь поняла всю великость жертвы, принесенной Остапом, и он еще более вырос в ее глазах.

— Не могу ли я что-нибудь сделать для него? — спрашивала она сама себя и нашла ответ в своем сердце.

Она положила себе сблизиться с Мариной и дружеским и сердечным обращением с ней возвысить ее, образовать, сделать ее достойной Остапа. Труднее всего было приступиться к боязливой, почти дикой и еще более убитой страданием женщине, потом уже легче было простыми словами успеть убедить и склонить ее на откровенность.

Михалина поняла трудность своего предприятия, но не отчаивалась. Зная, когда Остапа не было дома, она пошла к ней в первый раз.