Мэр потряс в воздухе фигами, но улучшенная опохмелкой память выдала новые эпизоды вчерашнего рандеву с покойником. Ким хватал за грудки, швырнул на пол, а еще угрожал! Значит, он может все! Все это жуть с кошмаром вперемешку. Богатое воображение Сабельникова рисовало картины, как его живьем пожирают Рощин и чертики. Нахаленки откусывают по кусочкам от Николая Ефремовича, смачно чавкают, раны кровоточат, ему больно. Но вот приближается Рощин, который по сравнению с чертями гигант, и зубы у него... этот вгрызется основательно. Сабельников передернул плечами от ужаса. Он постоянно начеку, не дает чертям подобраться скопом. Но если нападут все сразу, если их объединит Рощин, наступит конец. Правильно говорят: разделяй и властвуй! Но все равно не верилось в существование Рощина-привидения. Впрочем, раз существуют черти, почему покойник не может подняться из могилы? Логично? Логично!

– Мне что, одному страдать? – справедливо возмутился Сабельников.

Весь день он придумывал, каким образом заманить перечисленных в списке на кладбище.

4

Явившись на службу, распорядился вызвать к нему всех из списка Рощина к концу рабочего дня. Подходило время, Сабельников нервничал и, само собой, укреплял нервную систему виски. Пропорционально выпитому черти не только росли в размерах, но и становилось их больше числом. Николай Ефремович делился с ними вслух кое-какими мыслями по поводу предстоящего похода на кладбище, а те безобразничали пуще прежнего. Тогда разгневанный мэр, не получив ожидаемых советов, разгонял их чем придется по кабинету, задумывался, снова тянулся к шкафу, где стояла родимая бутылка. Правда, нахаленки оставались всего-то с рюмку ростом, не атаковали. Значит, Николай Ефремович пока держится в приличной форме. Когда черти становятся как поллитровая бутылка, тогда он сам знает, что грань переступил, а когда с бутылку из-под шампанского вырастают, значит, уже в нулях, но еще при памяти. Так что на момент прибытия лиц из списка мэр вполне соответствовал стандарту трезвенника.

И вот ему доложили, что вызванные в приемной. Сабельников принял важный вид, отдал команду впустить их в кабинет и зорко наблюдал, как входят названные лица.

Ежов бодро, с видом «не подходи, а то укушу» устроился на стуле поближе к мэру: мол, я – твоя правая рука. Лик подобрел, когда подобострастно уставился на шефа. «А сам спихнуть меня мечтает, – подумал Сабельников с обидой, – и уверен, что я не в курсе. Выкормил из своих рук эту скотину».

Бражник буркнул приветствие и уселся в кресло в дальнем углу. Ну этот обижен властями, губенки поджал, рожу отвернул. Внутри Николая Ефремовича настолько всколыхнулось негодование, что он даже позволил чертику уцепиться за галстук. Нет, вдуматься: Бражник покусился на трон мэра, подло предал за должность друга и хотел, чтоб с ним считались! «Да твое выступление в суде оказалось решающим, тебя Рощин должен больше всех ненавидеть, а приходит ко мне с того света!» – едва не вырвалось у Сабельникова.

Но тут вошел Хрусталев. Всклокоченный, со страдальческой миной, бегающими глазенками, точно подлость какую-нибудь только что совершил, а теперь боится разоблачения.

Следом в кабинете появился Фоменко – свой в доску и пренебрежителен к остальным. С этим сундуком денег лучше дружбу водить.

Медведкин шаркающей походкой, ссутулившись, подошел к стулу у стола. Ну, как доской прибитый! Сел поодаль ото всех. Он всегда держится особняком, чтобы Сабельников не подумал ненароком, будто он примкнул к одной из партий.