Он вскочил на ноги, схватил свой стул и, с громким стуком приставив его к стене, тяжелым шагом поспешил прочь из комнаты.

Что до меня, то я не мог больше есть. Я совсем выдохся. Речь Джеффа Порсона меня окончательно добила. Я знал, что лицо у меня побледнело, а по лбу потихоньку струится холодный пот. Я отбросил ложку, встал из за стола и пошел к выходу. Но у Дэна оставалось куда больше мужества. Он остался на месте и наблюдал весь этот спектакль до третьей чашки кофе. Я даже слышал, как он о чем то разговаривает с парнями, и не мог не восхититься такой выдержкой. Но вернуться к столу и поддержать Дэна я был не в состоянии.

В общем, пошел я в конюшню, оседлал для Дэна его лошадь, а для себя выбрал того самого пегого, которого объезжал последние несколько недель. К тому времени он уже хорошо знал меня и умел практически все, что требуется от хорошей лошади. Ноги у серого конька были недостаточно длинны для того, чтобы стать спринтером, зато он, бывало, скакал целый день и ни разу не просил отдыха, сколько бы там еще ни потребовалось проехать.

Когда я привел лошадей к дому, Дэн Порсон уже стоял на крыльце и тут же присоединился ко мне.

– Как ты, Нелли? – спросил он.

То, что он использовал это дурацкое прозвище, просто взбесило меня, и я раздраженно буркнул:

– О, конечно, не так хорошо, как следовало бы. Но в нужный момент я буду действовать, а не болтать языком!

Он промолчал, и мы понеслись прямо по полю до самой дороги в Кэтхилл.

Путь оказался долгим. Мы добрались до города лишь в четверть одиннадцатого и очень устали. Холодный ветер, поднявшийся с заходом солнца, не только не ослабевал, а, напротив, становился все сильней и время от времени обдавал нас ледяной изморозью. Стоны и завывания ветра, бьющего то в бок, то в спину, словно бы предвещали близкий конец света.

Я вспоминал славные летние денечки, тепло и солнце, мать и отца – те чудесные времена, когда я мог беззаботно играть, а вместо меня другие несли на плечах тяжкий груз повседневных забот. Да, я раскис напрочь и думал, что Дэн Порсон слишком многого захотел, пригласив меня на такую прогулку. И почему меня? Я вовсе не был ни его закадычным приятелем, ни любимчиком. И кстати, всю самую грязную и тяжелую работу на ранчо Дэн взваливал на меня, всегда заставляя делать больше, чем в моих силах.

В таком вот состоянии – мрачный, чуть живой, обиженный на Порсонов и на весь белый свет и вконец упавший духом – я и увидел огни Кэтхилла, длинной полосой растянувшиеся вдоль широкой петли Кэт Крик – реки, которая, изгибаясь в этом месте широкой дугой, охватывала город полукругом.

Въехав в Кэтхилл, мы поставили лошадей в городской платной конюшне, к тому времени уже почти переполненной. Наших скакунов принял мужчина с грязной кожаной повязкой на глазу.

– Скажите, парни, ведь один из вас – Дэн Порсон, а?

– Я – Дэн Порсон, – ответил мой спутник. – И что с того?

– Что с того? Да нет, ничего. Совершенно ничего, мне это без разницы!..

И он отошел от нас, уводя лошадей в стойла.

О, конечно же мы прекрасно знали, что конюх имеет в виду, и Дэн, с минуту глядевший ему вслед, пробормотал:

– Значит, они ждут нас.

Порсон развернулся и быстро зашагал на улицу, а следом за ним – хвостом – и я. Так мы и проследовали к танцевальному залу.

В этом огромном двухэтажном сарае раньше держали лошадей. Теперь внизу валялись старые повозки и всякая прочая рухлядь, включая полуразвалившуюся уборочную машину, а наверху, где пол был до блеска отполирован складывавшимся там когда то сеном, устраивали танцы или собрания горожан.