Она была готова смириться даже с недостатками Егора; к примеру, остроумный, ироничный Егор зачастую переходил грань допустимого и становился язвительным, но Тина оправдывала его тем, что под маской иронии он скрывает свою подлинную натуру и что на самом деле он – тонкий, добрый, не слишком уверенный в себе человек. Она понимала, что Егор, как всякая творческая личность, – сложный и противоречивый и что он подвержен приступам хандры и резкой смене настроения. Его настроение действительно часто менялось, порой Егор казался сумрачным и депрессивным, иногда излучал обаяние и был веселым и обаятельным.

Приступы его плохого настроения она научилась пережидать; приходя к Егору, она просила разрешить ей посидеть в уголочке, чтобы якобы осязать так хорошо струящиеся сквозь это место потоки реальности. Егор пожимал плечами и разрешал. Она могла сидеть так часами, смотреть на то, как он работает или играет в шахматы сам с собой, но Егор ни разу не предложил ей прочесть его роман или сыграть с ним в шахматы. А Тина не обижалась: на гениев – а Егор был гением, в этом она не сомневалась, – не обижаются. Им нужно служить – самозабвенно, безропотно, и Тина была готова посвятить Егору и его литературному таланту всю свою жизнь. Она уверяла Егора, что вопрос его признания всего лишь вопрос времени, и рассказывала ему о трансерфинге реальности, правда, Егор отмахивался от этих разговоров, не воспринимал их всерьез, но Тина знала, что когда-нибудь он все поймет.

Неделю назад она решилась признаться ему в любви – написала письмо, вручила. Но реакция Егора на ее признание оказалась не такой, какой она ждала; увы, он не прижал ее к груди и не сказал: да-да, я тоже тебя люблю, и отныне мы будем вместе! Нет. Она сжалась, увидев его помрачневшее лицо. Особенно больно ей было от того, что он явно избегал смотреть на нее. «Он не любит меня!» – поняла Тина и едва не вскрикнула от пронзившей ее боли. Она была несчастна целых три дня – предельно, абсолютно несчастна; не могла танцевать, не выходила из дома, лежала на диване, отвернувшись к стене, иногда смахивая облепивших ее кошек. А потом она подумала: ну да, он не любит меня, но… когда-нибудь он меня полюбит. Это вопрос времени. Вселенная хочет, чтобы мы были вместе, и все устроится.

Успокоившаяся Тина встала с дивана и пошла на концерт; в этот вечер она танцевала с небывалым вдохновением. На следующий день она испекла пирог – совершенно особенный, по новому рецепту, и отнесла его Егору.

А сегодня она пришла к нему, чтобы пригласить его сходить вместе с ней на лекцию о трансерфинге, но, как только Егор открыл ей дверь, Тина поняла, что с ним что-то случилось. Егор был странно взволнован, буквально не в себе – потерянные глаза, сбивчивая речь. Он сказал ей, что уходит из дома, и, оттолкнув ее, куда-то помчался. «Ему грозит опасность!» – ахнула Тина.

На раздумья времени не было: в окно лестничного пролета она увидела, что Егор пересекает двор. Она поняла, что должна идти за ним. Проследить. Уберечь. Защитить. И Тина ринулась за Егором.

Выбежав из подъезда, она поспешила за ним, вместе с Егором свернула на соседнюю улицу, перешла через сквер. Как в каком-нибудь шпионском фильме она шла на безопасном отдалении от Егора, чтобы не быть замеченной. Впрочем, с Егором провернуть сей шпионский трюк было совсем несложно: погруженный в себя Егор не заметил бы преследования, даже если бы за ним по следу шла вся армия Наполеона.

Увидев, что Егор входит в здание метрополитена, Тина, не задумываясь, нырнула в метро следом за ним.