– А сколько в точности лет этот лунный лабиринт простоял тут, пока его не сожгли? Что построили раньше – его или дом?

Мой проводник презрительно фыркнул.

– Раньше, позже… не все ли равно, когда это все уже в прошлом? О лабиринте Миноса вон до сих пор толкуют, хотя куда ему до этого. Десяток ходов под землей, да этот парень с рогами, что бродил там из года в год, одинокий, запуганный и голодный. На самом деле голова-то у него была не бычья.

– А вы откуда знаете?

– Да по зубам же понятно. Быки и коровы – они жвачные. Мяса не едят. А минотавр ел.

– А мне и в голову не приходило.

– Никому не приходит.

Тропа становилась круче.

«Нет больше никаких палачей, – подумал я. – И я не палач». Но вслух сказал только:

– А эти кусты, из которых были стенки? Что, настоящая живая изгородь?

– Настоящая, а то как же. И нужной высоты, все как положено.

– Не знал, что в этих краях розмарин вырастает таким высоким.

Я и вправду не знал. Далеко я забрался от дома.

– Зимы у нас теплые. Розмарину тут хорошо.

– Ну и почему вы его сожгли?

Старик ответил не сразу.

– Когда доберемся до вершины, вы поймете, как тут все устроено, – наконец сказал он.

– И как же тут все устроено?

– На вершине увидите.

Между тем подъем стал еще круче. Прошлой зимой я повредил колено – поскользнулся на льду. Так что быстро бегать я теперь не мог, а крутой подъем в гору или даже просто по ступенькам стал сущим мучением. С каждым шагом колено простреливало болью.

Другой на моем месте, обнаружив, что местная диковинка, которую он хотел посетить, вот уже несколько лет как сгорела, попросту вернулся бы в машину и поехал дальше. Но меня так легко не отвадить. Самые лучшие места, какие я в своей жизни видел, были мертвы: закрытый парк аттракционов, куда я пробрался ночью, дав сторожу на бутылку, или тот заброшенный сарай, где, по словам местного фермера, прошлым летом поселилось с полдюжины бигфутов. Фермер сказал, они завывали по ночам и страшно воняли. Почти уже год прошел с тех пор, как они снялись и двинули дальше, но в сарае все еще стоял густой звериный дух – хотя, возможно, это были просто койоты.

– Когда луна шла на убыль, по лунному лабиринту ходили с любовью, – сказал мой проводник. – А на растущей луне – с вожделением, не с любовью. Я вам уже рассказывал, в чем разница? Ну, про овец и коз?

– По-моему, нет.

– И больных иногда привозили. Инвалидов, парализованных. Кого-то приходилось катить через лабиринт на коляске или нести на руках. Но даже и они всегда выбирали сами, куда повернуть, по какой тропе пойти. Не те, кто их вез или нес, – нет, они сами. Никто не выбирал за них. Когда я был маленьким, таких у нас называли калечными. Хорошо, что мы их больше так не зовем. И несчастные приходили. Покинутые влюбленные. Одинокие. Бывало, даже сумасшедших сюда привозили. Говорят, это луна людей с ума сводит – ну так пусть она же и вылечит.

До вершины оставалось уже немного. Сгустились сумерки, и небо стало цвета вина, а облака на западе вспыхнули в лучах заходящего солнца, которое уже почти скрылось за горизонтом, если смотреть оттуда, где мы сейчас стояли.