|
Какой абсурд. Сейчас я понимаю, что нам лгали с самого начала. Правительство не хотело, чтоб мы вырвались оттуда и рассказали все, что видели. Никто отсюда никогда не выйдет, нас всех приговорили. Но до поры до времени не было приказа на уничтожение, и мы сидели в перевалочном пункте — лагере беженцев и ждали неизвестно чего. Врачей к нам не приводили, никакой дезинфекции не проводили и анализов не брали. Можно подумать, какие-то анализы или дезинфекция могли бы воспрепятствовать распространению вируса ВАМЕТ. Есть только два варианта: либо ты — Мет, либо человек. Зараженные перестают быть людьми. Но именно поэтому нас и не выпустят — мы слишком много знаем, мы откроем рты, и тогда начнется второй виток сопротивления. Мы теперь опаснее метов и апокалипсиса. Нас всех нужно уничтожить. Только как это сделать бесшумно и негрязно, правительство еще не придумало. Как только придумают, наши дни будут сочтены. И я молилась, чтобы журналистов с той стороны ограды было как можно больше, и трусливый император боялся отдать приказ об уничтожении беженцев. Хрупкая и сомнительная надежда, потому что и самих журналистов можно убрать так же легко, как и всех нас.
А пока что нам приходилось рассчитывать на милость солдат и на пайки, которые выдавались строго по времени и в очень маленьких порциях. Но я была рада и этому, лишь бы поддерживать в себе силы. Малышку я кормила своим молоком, которое, как ни странно, в этих жутких условиях не пропало, и пока ей его хватало. Мы разместились в лагере беженцев, предварительно у нас отобрали все огнестрельное и холодное оружие. У меня забрали мой пистолет, а перочинный нож я все же пронесла в пеленке Даны. В лагере царила полная антисанитария и бардак, но туда все же подавалась вода, работало электричество. Только нас было так много, что мы стояли в длинной очереди, чтобы помыться или набрать бутылку. Спали на матрасах, которые притащили сюда из соседних домов и из полуразрушенной больницы. Для кроватей места не было, мы и так лежали чуть ли не друг на друге, и люди продолжали прибывать из соседних городов. Их размещали уже вокруг здания под открытым небом, а во время дождя они все набивались внутрь, и тогда казалось, мы задохнемся в этой тесноте. Даже со скотом обходятся лучше, чем с нами. Пока что солдатам удавалось сдерживать недовольных, нам говорили, что такова ситуация по всей стране. Мы должны соблюдать порядок и терпеливо ждать…Нам только забывали уточнить, что все мы здесь ждем своей смерти. Но надежда умирает последней, и люди хотели надеяться на лучшее. Они до последнего не верили, что на самом деле все мы здесь уже давно мертвы. Что о нас никто не знает и никаких журналистов за пределами ограды нет, а в нескольких километрах от лагеря воздвигают еще одну стену. Нас просто сгоняли в одну точку, как на убой. Если б я только могла предположить зачем, я бы успела что-то предпринять…но ведь я была еще Найсой Райс, а не всему обученной Мараной, а Най не умела просчитывать свои ходы наперед, ее заботила только Дана. Весь мой мир замкнулся на ней. Маленькое чудо посреди смерти и страданий. Смотрела на нее, и на душе становилось так тепло, так уютно, что сердце замирало от любви к ней. Абсолютной и настолько щемящей, что я плакала от счастья, трогая ее крошечные пальчики, бровки и носик. Такая красивая. Как же она похожа на Мадана. Такие же яркие зеленые глаза и темные волосы. Упрямая, своевольная. Даже пеленать себя не дает, только свобода действий. Бог послал ее мне, чтоб я не сошла с ума от горя. Но иногда по ночам меня накрывало, и я рыдала, уткнувшись лицом в матрас, чтобы не разбудить Дану. Скулила и выла по нему, обезумевшая, так и не смирившаяся с утратой. И время не лечило, а забывать я себе запрещала, я с маниакальной настойчивостью заставляла себя каждый день вспоминать его лицо, голос, запах. Говорить с ним про себя, повторять беззвучно каждое его слово. «Бабочка, моя Бабочка…никому не отдам»…и отдал. |
